Шнурочки бантиком

Рассказ бывшей актрисы

Это случилось лет десять тому назад, когда я еще работала в театре, но уже успела в какой-то степени воцерковиться: молилась дома перед иконами, более-менее регулярно ходила в храм, причащалась, имела замечательного духовника, ездила в паломничества и, как почти все новоначальные, читала много православной литературы. Мои подруги-актрисы весьма преувеличивали степень моей воцерковленности; они совершенно серьезно между собой называли меня «высоко духовным человеком» и донимали меня вопросами на церковные темы. У всех почему-то при встрече со мной немедленно находились разного рода «духовные вопросы», а также собственные мысли по поводу Писания или порядков в РПЦ. Ну вы же понимаете – актеры! Вся жизнь – театр!

Но вот моя подруга Ирина обратилась ко мне и вправду с серьезным вопросом, и я сумела ей дать правильный ответ. Не иначе как Ангел мой подсказал.

В семье Ирины случилась драма. Ее сын, тоже актер,  как-то неожиданно и вдруг женился на совсем молоденькой девушке из провинции, студентке театрального института, прехорошенькой и, кажется, талантливой. Ирина невестку приняла с радостью – семейная актерская традиция продолжается! – и даже настояла на том, чтобы молодые жили вместе с нею. Сама она уже давно жила одна после трех или четырех разводов и больше замуж не выходила. Вот она и радовалась, что у нее снова будет семья, появятся внуки... Однако брак оказался не только скоропалительным, но и скоротечным – уже через полгода молодой супруг подал на развод. Ирина, надо отдать ей должное, поступила весьма благородно и нестандартно, о чем, разумеется, было много разговоров в театре: она предложила сыну снять жилье на стороне, а невестке – жить у нее до окончания института. И невестка осталась со свекровью. Может быть, надеясь таким образом сохранить шанс на примирение с беглым мужем. И вдруг прошел слух, что Альбина, так звали невестку Ирины, пыталась покончить с собой, выпив громадную дозу какого-то сильного снотворного. Ее откачали, свезли на скорой в дежурную больницу, а оттуда переправили в психушку. Ирина еле-еле ее оттуда выцарапала и сумела сделать так, что в институте об этом ничего не узнали: у студентов были летние каникулы. А через два месяца ее вытащили из холодного и вонючего Екатеринского канала. На этот раз она попала в милицию и оттуда сама позвонила Ирине. Свекровь приехала за ней, привезла для нее сухую одежду и свои фотографии, которые тут же, якобы в благодарность за спасение невестки, надписала всем милиционерам – и увезла Альбину домой без всяких последствий. С этого момента Ирина стала таскать ее к психоаналитикам, брала консультации у какой-то знаменитости от психиатрии, нашла даже экстрасенса, который должен был уберечь невестку от новых попыток самоубийства оккультным путем…  И вот именно после оккультиста случайно обнаружила, что запястья у Альбины забинтованы – еще одна неудавшаяся попытка. Тут вот Ирина мне и позвонила.

– Слушай, Надежда, что же делать? Не хочется девочку сдавать в дурдом, но ведь и выхода нет! Я боюсь, что не сумею за ней уследить…

– А как твой сын на все это реагирует?

– А он так перепугался, бедный, когда Алька снотворных наглоталась, что уволился из театра и удрал в Североморск – там устроился в местный театр. Думаю, потому что это закрытая зона, и Алька туда не проберется. Какие же трусы все мужики, однако, и даже мой собственный сын!

– Скажи, а он присутствовал при том, как ее откачивала врачи скорой помощи?

– Конечно! Я его сразу вызвала.

– Ну и дура. Если мужчина не врач и он видел бывшую жену, лежащую в блевотине и со шлангом во рту, из которого рывками извергаются потоки вонючей слизи – не жди от него ничего, кроме ужаса и отвращения.

– Ой, а ты наверное права! Это я не сообразила. Я думала, он пожалеет ее и раскается… Скажи, Наденька, что ж это такое происходит с Алькой и что мне дальше-то с нею делать?

– Не знаю, я ведь не специалист… А чем она объясняет свои суицидные попытки?

– Знаешь, она городит такое, что впору мне самой везти ее в психбольницу. Она на полном серьезе уверяет, будто ей СВЫШЕ велят закончить все дела на земле и переходить на другой круг бытия. Это ж надо такое выдумать!

– Прямо вот так?

– Вот так.

– А она прежде занималась какой-нибудь оккультятиной?

– Никогда! И откуда только у нее эта терминология взялась – «иной уровень бытия»!

– Ну, может слышала мельком, мало ли всякой муры по телеку передают. Когда услышала, то не обратила внимания, а вот теперь пришло время и сработало.

– А еще она говорит, что никак не может отвязаться от  обдумывания способов самоубийства: и не хочет об этом думать, а мысли идут и идут по кругу. Она говорит, это как назойливый мотивчик, который привяжется, надоест, осточертеет – а отвязаться нет никакой возможности.

Я немного подумала и сказала:

– Знаешь, Иришка, а тут ведь одна психиатрия не поможет – только вместе с Церковью! Это ведь не ее мысли.

– А чти же? – вытаращила на меня глаза Ирина.

– Бесовские. Она хоть крещеная?

– Крещеная. У нее и крестик крестильный есть, в шкатулочке с ее финтифлюшками лежит, я видела. Ее окрестила родная бабка сразу после рождения – у них там в провинции такое практиковалось, церкви в их городке не было.

– Ну и ну… А в церковь-то она ходит?

– Да нет, она считает, что Бог у нее в душе. И она, кажется, верит, что именно Он ей и советует…

– Молчи, Ирка! Даже не пересказывай этот бред! – Меня передернуло – так дико мне стало при мысли, что кто-то может приписать Господу бесовские козни. – В общем, надо твою Альку срочно знакомить с моим отцом Николаем. На ваше счастье, он часто посещает пациентов в больнице Скворцова-Степанова в Удельной. Там кстати есть и церковь, прямо на территории больницы, храм святого целителя Пантелеимона.

– Так ты считаешь, что ее все-таки надо врачам сдавать?

– Похоже, что так… Но давай сначала посоветуемся с отцом Николаем. 

                                                       * * * 

О. Николай от знакомства с Альбиной не отказался; более того, он сам несколько раз приезжал в гости к Ирине и беседовал с ними обеими, и с Алькой наедине. А потом он восполнил ее «бабкино крещение» в своем храме. Я и Ирина присутствовали при этом.  Мы и привезли Альбину, потому что в тот день ее с утра начало крутить: то она твердила, что таким грешным, как она, на порог храма нельзя ступать, то кричала, что не верит в православных мракобесов, а хочет стать протестанткой, то просто жаловалась на колики в животе и просила вызвать неотложку. Но надо знать Ирину – уж если она чего решит, то…

Я не буду останавливаться на подробностях той службы, но скажу, что страшно было уже  с самого начала, когда отец Николай стал читать «запретительные молитвы». А во время чина изгнания сатаны, когда он подошел к дверям храма, приоткрыл их и велел Альбине «дунуть и плюнуть», произошло и вовсе нечто жуткое. В храме было натоплено, как раз перед тем крестили детей, и по всем законам физики при открытой двери должно было нести холодом с улицы, но произошло обратное. Мы с Иришкой  стояли у самой двери, а о. Николай и Альбина напротив, и вдруг мы обе почувствовали, ледяное дуновение из храма в открытую на улицу дверь – из тепла на уличный холод!

После таинства миропомазания Алька стала такой тихой и спокойной, какой мы ее уже несколько месяцев не видели. Ирина тоже посветлела и шепнула мне, что, кажется, самое страшное уже позади.

А назавтра Альбина должна была причаститься, но этого не случилось: ночью Ирине пришлось вызвать психиатрическую скорую помощь, потому что Алька попыталась отравиться газом на кухне, пока Ирина спала. Хорошо, что она сквозь сон почуяла запах газа: Алька заткнула ковриком щель внизу кухонной двери, а о том, что сверху и сбоку двери тоже есть щели, она не подумала. Ирина хоть и была в панике, но сообразила попросить отвезти невестку в «Скворечник» – и, как водится, известной актрисе не отказали в любезности. Зло обернулось добром: Альбина оказалась и под надзором врачей, и под опекой о. Николая, а главное – рядом с церковью. И там ей удалось наконец причаститься.

Лечение шло с переменным успехом, но все-таки двигалось к выздоровлению. Поскольку я сама ввязалась в эту историю и втянула в нее о. Николая, я часто ездила навещать Альбину. Стараниями Иришки у нее была отдельная палата, и мы старались появляться не все вместе, а порознь, чтобы она как можно меньше оставалась одна. Альбина вообще была славной девочкой, когда на нее не находило, с нею интересно и приятно было общаться, у нее даже были уже свои интересные мысли о театре и кино. Она была все такая же хорошенькая, и даже лучше стала – страдание ее одухотворило. Но когда на нее накатывала болезнь, ее было не узнать: лицо у нее враз опухало, глаза становились тупыми и тусклыми, даже голос понижался на октаву. Почему-то и волосы у нее изменялись во время приступов: длинные и тонкие, обычно они лежали легкой пушистой гривкой, но во время подступов болезни волосы за день-два осаливались, становились жирными даже на вид и грязными сосульками свисали на лицо. В такое время палату ее запирали, и за нею устанавливался жесткий контроль персонала. Выраженных суицидных попыток больше не было, но порой Алька начинала кричать незнакомым хриплым голосом и требовать, чтобы врачи дали ей спокойно уйти из жизни в соответствии с ее правами человека. Но приступы эти случались все реже и реже, и наступило время, когда Алька попросила принести ей в больницу учебники и потихоньку начала заниматься, и занималась она упорно.

                                                       *   *  * 

Однажды рано утром, во время чтения утреннего правила, я вдруг почувствовала жуткое и тоскливое стеснение в груди, в области сердца. «Уж не инфаркт ли?» – подумала я в панике, настолько сильной была боль. Но внезапно охватившая меня тоска была сильнее боли, и мне подумалось, что где-то с кем-то случилась, или вот-вот случится, страшная беда. Я кое-как дочитала молитвы, перешла к „помяннику“ и когда дошла до имени Альбины – я впала в какой-то ступор и минут пять не могла вспомнить ее имя. «Ей стало хуже!» – сверкнула мысль, и я стала читать молитвы о болящих. Буквы в молитвослове ни с того ни с сего начали расплываться и перескакивать одна через другую. Почему-то верхний свет стал совсем тусклым; я прервала молитву и включила настольную лампу. Кое-как я дочитала молитвы, которые были в моем молитвослове, и пошла к телефону. Хотела позвонить батюшке и пожаловаться, но его не было ни дома, ни в храме. Тогда я позвонила Ирине. Та еще спала и ответила только на пятнадцатый звонок – или около того, я не считала.

– Иришка! Давай молиться об Альке: я чувствую, что ей худо!

Ирина начала расспрашивать меня, что именно я чувствую и откуда вдруг такие мысли об Альке, которой же стало гораздо лучше! И вообще я морочу голову себе и другим. Я поняла, что она еще не проснулась толком, и повесила трубку. Позвонила своим друзьям из прихода и попросила их молиться за тяжко болящую рабу Божию Альбину. Эти ни о чем спрашивать не стали, только сказали: «Будем молиться!».

После этого я открыла акафист святому целителю Пантелеимону. Я не могла мысленно сосредоточиться на словах – и тогда я стала читать вслух. Техника актрисы и небольшая молитвенная моя практика помогли – молитва зазвучала. И тут вспыхнуло в лампочке, и она с треском взорвалась. Я не стала собирать осколки, зажгла все свечи, какие были у меня на молитвенном столике, и стала читать дальше.

И тут вдруг рядом со мной раздалось угрожающее рычанье. Я оглянулась. Живу я на первом этаже, и окно моей спальни выходит в дворовый скверик. В окно на меня смотрела  оскаленная морда чудовища с горящими глазами. Я вскрикнула, перекрестилась и стала читать дальше. Страшный черный пес начал громко лаять, заглушая мой голос. «Именем Господа Иисуса Христа – замолчи!» – крикнула я по наитию. И чудовище исчезло. За окном, опираясь передними лапами на карниз, стоял добродушный и воспитанный  бежевый канарский дог Фафнир, пес моего соседа и приятеля, режиссера с киностудии. Фафнир был чудной собакой с умным лбом и улыбчивой пастью, он ВООБЩЕ сроду ни на кого не лаял со злобой, разве только играючи.

– Ты что, Фафик? – крикнула я ему, постучала по стеклу и погрозила пальцем. Растерянный пес виновато склонил голову набок и соскочил с окна.

Я выпила валерианки, оделась и вышла из дома. Тут же из-за угла вылетел какой-то пустой дребезжащий автобус без номера, чуть не задел меня боком, заехав одним передним колесом на тротуар, обдал меня зловонным выхлопом и укатил.

 Так, куда теперь? В больницу рано, посетителей пускают гораздо позже. «В храм!» – пришла мысль, и я поехала в любимый  Владимирской собор на раннюю литургию. По дороге я позвонила Ирине и велела ей подъехать ко мне: «После службы поедем прямо в больницу к Альке!» Ирина даже не пыталась спорить, пообещала явиться и отыскать меня в храме.

                                             * * *

Часа через три мы были в «Скворечнике». Через заснеженный сад быстрым шагом дошли до Алькиного корпуса, договорились с дежурной сестрой на посту, проскочил коридор, по которому тенями бродили больные, и буквально ворвались в Алькину палату… А она лежит в кровати, читает книжку, голова полотенцем обмотана, сама розовенькая и свеженькая – видно только что из-под под душа. Я прямо от дверей увидела название книги – «Моя жизнь…» – остальное было закрыто Алькиной рукой, но я догадалась – «Моя жизнь в искусстве» Станиславского. Слава Богу, значит лежит себе и к экзаменам готовится.

– Ну вот, а ты панику пустила! – шепнула мне Ирина.

А я и сказать ничего не могла в свое оправдание: сил у меня не было от великого душевного облегчения. Я просто пожала Ирине руку – прости, мол! А та руку вырвала и замахнулась на меня, и тут же за сердце схватилась – но это уже была игра. Добрели мы обе до Алькиной кровати и сели в ногах. Сидим и молчим, на Альку глядим.

– А чего это вы пришли и молчите? – спросила Алька, закрыла книгу и сунула ее под подушку. – И чего это на вас обеих лица нет? Случилось что-нибудь?

– Н-нет, – отвечает Ирина. – Ничего не случилось. А ты что, мылась?

– Ага. Голову в душе мыла, а то у меня волосы патлами висели. Сегодня сестра хорошая дежурит – ленивая, так она меня одну в душ запустила, и я плескалась там сколько хотела...

Я сидела и чувствовала себя полной идиоткой – со всеми своими ужасами, молитвами, псами рычащими и автобусами смердящими… А главное с той паникой, в которую я подругу мою, и без того настрадавшуюся из-за невестки, втянула. Что за театр я устроила  себе самой и бедной Ирине? Стыд-то какой... Сижу и сгораю от него потихоньку.

– Чувствуешь-то себя как? – слабым голосом спрашивает Ирина невестку.

– Великолепно! – улыбается Алька. Ирина бросает на меня выразительный взгляд – я съеживаюсь уже в полное ничтожество.

– Ну показалось мне… – виновато говорю я и пожимаю плечами.

Этого Ирина не выдержала.

– Ей показалось! Ну и смотрела бы сама, а что ж другим-то показывать, что там тебе показалось? – сплела она нечто невразумительное, но обличающее. Пришлось оставить без ответа. Тем более, что на душе легчало с каждой минутой

– Да что у вас случилось-то? – спрашивает Алька и с любопытством переводит глаза с одной дуры на другую. – Ну расскажите же мне, что там у вас? Не бойтесь меня расстроить, я прекрасно себя чувствую. Ну давайте, колитесь!

И Ирина раскололась – ей-то не так стыдно было признаваться.

– Представляешь, звонит мне Надежда спозаранку и ни с того, ни с сего заявляет, что с тобой плохо, что за тебя надо срочно молиться и велит звонить всем знакомым – строить их на молитву. Клуша несуразная, богомолка усердная! – Иришка кипит, но я вижу, что она просто спускает пар – и тоже спускаю ей и «клушу», и «богомолку». А она продолжает, наращивая пафос: – И я ей верю! Дальше – больше: она тащит меня из постели на службу, там мы обегаем всех святых, расставляем свечи, потом ныряем в метро и летим к тебе! По дороге сюда она мне еще кучу православных страшилок рассказывает – про бесов в образе канарских догов. И я на это покупаюсь! И мы – в метро! – молились! – вслух! На потеху публике. Ну эта – ладно, она давно об церковь ушиблась, а я-то, я-то! Трезвый человек, зрелая личность!

Алька смотрит на нас, вытаращив глазищи, потом ахает, зажимает рукой рот и вдруг спрашивает непонятно:

– Так это вы, голубушки, мне шнурочки укоротили?

– Какие еще шнурочки? – гневно спрашивает Ирина.

Алька вдруг бросается нас по очереди целовать – целует и хохочет. Впору снова испугаться. Но она как-то мгновенно успокаивается, откидывается на подушку и говорит:

– Так вот, значит, что такое молитва… Милые мои, вы же меня сегодня спасли своими молитвами! И кажется, даже вылечили… Совсем!

– Не понимаю… Ты можешь хоть что-нибудь сказать толком? – просит Ирина.

– Могу. Только сначала я вам что-то покажу. – Она встает с кровати и идет к шкафу, в котором лежит ее одежда, достает большую обувную коробку. – Ира, я просила тебя принести мне сапоги для прогулок по больничному саду, так?

– Ну да, вот эти самые сапоги, – говорит Ирина, открывая коробку. В ней лежат косматые и черные Алькины уличные сапоги.

– Ты ничего не замечаешь, Ирина?

– Нет… А что я должна заметить?

– Сзади погляди.

Сзади на сапожках в два ряда идут железные колечки.

– Ну и что?

– Экая ты невнимательная, Ирина! В эти колечки были продернуты шнурки, которые сверху были завязаны такими симпатичными бантиками!

Ирина все еще недоумевающее на нее смотрит.

– Шнурки?

– Ну да! Для красоты – такой дизайн. И шнурки, между прочим, были нейлоновые, очень гладкие, крепкие и довольно длинные. Но оказалось – недостаточно длинные! – И Алька опять хохочет.

Ирина бледнеет. До меня тоже, кажется, начинает потихоньку доходить, но пока смутно – просто со дна души опять поднимается тень той страшной утренней тревоги за Альку.

– Надежда не ошиблась. Я опять пыталась сегодня покончить счеты с жизнью…

Мы обе замерли.

– Да, пыталась. Снова мне был голос, вкрадчивый, настойчивый и очень хитрый такой голос. Он еще на той неделе начал мне шептать: «Ты умная, ты всех обманешь. Скажи свекрови, чтобы принесла тебе сапоги для прогулок и ни слова не говори про шнурки в них. Шнурки сзади, в меху они почти незаметны. Попроси Ирину принести сапоги вечером накануне дежурства Елены, в пятницу. Никто не заметит шнурки, и сапоги пропустят. А в субботу будет дежурить Елена, ты у нее попросишься в душ и захватишь с собой шнурки. И все у тебя получится – ты освободишься и обретешь покой!». Все получилось, как сказал голос. Вошла я в ванную комнату, залезла в ванну, встала на ее край, вынула из кармана халата заранее связанные шнурки, один конец привязала к кронштейну душа, на другом завязала петлю. Но сколько я ни старалась дотянуться с бортика ванны до петли – ничего у меня не выходило! Коротки оказались шнурочки! Я уж и на тот край ванны, который у стены, как-то исхитрилась встать, держась за трубку душа – все равно никак не получалось! Возилась я, возилась, а потом вдруг ясно поняла, что ничего у меня не выйдет, и все это напрасные хлопоты. «Ладно, думаю, в другой раз!» Развязала я свою петлю, отвязала шнурки, сунула их снова в карман халата, висевшего на двери, и с горя стала мыться. И вот, мои милые, пока я мыла голову и сама мылась, с меня как будто всю дурь мою смывало. Вспомнила я слова отца Николая и твои, Надежда, о том, что шепчет мне никакой не «внутренний голос», а самый настоящий бес. Я даже приговаривать стала: «Водичка, водичка, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа смой с меня наважденье бесовское!» И все с меня смыло… Мне даже почему-то смешно стало при мысли о провалившемся бесовском замысле: так хорошо все было продумано, да просчитано плохо! А когда я вытерлась и надела халат, то в кармане нащупала шнурки. И вот тут знаете, мои дорогие, что я сделала? Я вытащила шнурочки эти и завязала их таким пышным сложным бантиком, этакой хризантемой. А потом зашла в туалетную кабинку и бросила их в унитаз со словами: «На тебе шнурки, можешь сам вешаться! Это у тебя положение безвыходное, а мне это ни к чему – меня Бог хранит! Держи – дарю!» – и с этими словами я спустила воду в унитазе. Только вода рявкнула да труба всхрапнула. И с этими шнурочками бантиком будто развязалась я и с бесовской силой. А знаете, кто меня встретил, когда я вернулась в свою палату? Отец Николай! Я ему очень обрадовалась, но и удивилась: он обычно звонит перед тем, как приехать, чтобы я могла подготовиться. А он говорит мне: «Я вспомнил, что обещал вам привезти книгу святого Иоанна Кронштадтского «Моя жизнь во Христе». Места себе что-то не находил, все о вас думал: сегодня суббота, врачи отдыхают, времени у вас много будет свободного, а вдруг вам читать нечего? Ну вот и привез…» Я батюшке сразу рассказала все как есть. Он принял у меня исповедь и отпустил мне этот грех. А завтра он приедет и причастит меня в храме у святого Пантелеимона.

Так Алька читала вовсе не «Мою жизнь в искусстве» Константина Станиславского, а «Мою жизнь во Христе» святого Иоанна Кронштадтского! Почему-то эта похожесть и противоположность двух книг еще долго не выходила у меня из головы. Я про себя думала: а я-то где живу, во Христе или в искусстве?

                                            *   *   * 

Почему я вдруг вспомнила эту, давнюю уже, историю? Да потому, что увидела сегодня в интернете сообщение, что актриса Альбина Яковлева приглашена на главную роль в православном фильме по роману протоиерея Александра Торика «Флавиан». Ну вот и вспомнилось.