Ради чего стоит жить?

Жить стоит. Повесть. Часть 5

5

 

Люди в письмах задавали мне вопросы. В ответ на их письма возникали вопросы у меня самой. Так родилась мои первая книжка.

Я дала ее почитать Лидии Макаровне, а та отнесла рукопись в издательство. Книжка была одобрена и через год увидела свет. Тоненькая-тоненькая, в бело-голубой обложке, и называлась «Спасибо вам, люди!» Это была мои благодарность людям — знакомым и незнакомым, всем, кто не умеет пройти мимо чужой беды.

Почти одновременно отдала я рукопись уже знакомому мне журналисту газеты «Гудок» — Натану Борисовичу Рудерману. Это он по моему телефонному звонку поспешил в свое время в Гомель выручать из беды Мишу Тенюту, помог ему найти свое место в жизни и привез в редакцию мои письма. Рудерман сам подготовил рукопись к печати, страницы повести публиковались в «Гудке». И очень светло вошел в мою жизнь, во все мои дела...

Это был второй в жизни человек, который учил меня писать (первой была Лидия Макаровна — она учила меня писать школьные сочинения). Впрочем, учил ли? Наверное, в настоящем смысле слова — по крайней мере так, как мне хотелось,— нет. Он был немногословен:

— Короче, короче. Писать каждый умеет, надо научиться излагать свои мысли коротко.

А мне все мои фразы казались удачными и необходимыми. Хотелось, чтобы он показал, что же именно считает лишним. Или говорил:

— Уберите все сентиментальное. О таких вещах надо писать мужественно.

А мне хотелось, чтобы он объяснил, что кажется ему сентиментальным и как ту же мысль выразить мужественно. Но он и не собирался ничего объяснять. А иногда, чувствуя, что я не удовлетворена, добавлял:

— Думайте, думайте, тогда и сами все поймете.

И я думала, переделывала, снова показывала ему и была счастлива, услышав:

— Ну вот, теперь хорошо.

Похвала звучала тоже немногословно:

— Мне здесь и руку приложить не к чему. Пойдет так.

Я поделилась с ним, что хочу написать о школе. Ждала подсказки, как писать. Он ответил:

— Читайте Ленина, Дзержинского, Макаренко. Они много писали о воспитании.

Собралась писать об организации, в которой работают инвалиды. Снова ждала его совета — с чего начать? Ведь это был мой первый опыт!

— Надо начать с главного: все увидеть самой.

Я запуталась в цифрах, а он, словно удивляясь, сказал:

— Вы же имеете экономическое образование. Выберите только две из них: самые наглядные.

Но теперь я уже хорошо понимала его. И ловила каждое слово, за которым стоит опыт журналиста, мудрость человека и глубокий, неугасающий интерес к людям.

Он поддерживал все мои начинания и никогда не жалел. Был требователен, без всяких скидок на болезнь. Впрочем, помню, как-то навестил меня в больнице и отобрал все письма. Отвечал на них и — делал все за меня сам...

На книжку пришло много откликов. Были добрые пожелания, были и целые исповеди... Возникли новые знакомства. Начался разговор с читателями — в письмах, на страницах газет, больше всего молодежных.

Так, однажды получила я письмо из Донецка от Евгения Попелышко. Он родился больным, обреченным на полную неподвижность. Много лет бессменно провела у постели Евгения его мать. А потом заболела, свалилась сама. И тогда положение семьи Попелышко стало не просто очень тяжелым — оно показалось им безвыходным. Впрочем, наверно, это не совсем так, ибо в письме Евгения, каждая строчка которого написана, что называется, кровью сердца, были и такие слова: «Если бы люди услышали, как нам трудно, наверное помогли бы».

Значит, надо было сделать, чтобы люди услышали. Редакция областной молодежной газеты напечатала мое письмо, и незнакомые люди поспешили на помощь. Уже в день опубликования письма в редакции раздались звонки: «Чем мы можем помочь Евгению?» Начали поступать письма из городов Донецкой области. К Евгению стали приходить жители Донецка. Откликались люди разных возрастов и профессий, разного служебного положения. Комсомольцы заводов и фабрик взяли над этой семьей шефство. У постели Евгения его мать сменили школьники. И, конечно же, молодости оказалось по плечу то, что давно уже стало не под силу матери: ребята вывезли Женю на свежий воздух, показали улицы родного города, привезли в кино. Коляска стояла в проходе зрительного зала, и Евгений хоть на пару часов почувствовал себя таким, как все. Мое письмо было опубликовано давно, а поток людей и писем в дом Попелышко не уменьшается и поныне. Как-то позвонила из Донецка в Москву мать Евгения. Она поправилась, поднялась с постели. Я услышала по телефону ее взволнованный, радостный голос:

— Видели бы вы, сколько в день рожденья Жени побывало у нас гостей! А сколько поздравительных телеграмм, открыток, подарков! Как хочется, чтобы вся земля услышала мое материнское спасибо...

...А вот эту историю трудно пересказывать своими словами:

«...Пять лет назад, когда нам было всего по двадцать, мы встретились в больнице. Там, в общей борьбе за жизнь, родилась наша дружба, а потом и любовь. Пять долгих лет мы жили письмами, поддерживали друг друга всем чем могли. Потом поняли, что жить врозь невозможно — у нас одна судьба! — и поженились. Александр, как и я, инвалид. Мы оба очень беспомощны. А родители не хотят нам помогать. Не хотят видеть нас, больных, в своем доме. До магазина добираемся на инвалидной коляске, а в непогоду сидим без хлеба. Как быть? Разойтись? Это невозможно — ведь мы вместе делим наше горькое горе. Где выход?»

Мой адрес Александра и Александр узнали из газеты «Гудок».

И вот осенним утром в квартиру постучал шофер такси:

— Привез к вам двух инвалидов из Белоруссии, встречайте!

Встречать вышла мама. Александр поднялся на третий этаж с трудом. Александра подняться по лестнице не смогла, ее внесли на руках школьники. Эти же ребята позвонили на мою работу, и ко мне поспешили на помощь комсомольцы: ведь из всех нас, больных, была только одна здоровая — моя семидесятилетняя мать. Школьники вели себя совсем как взрослые и только смутились, когда все было сделало и их принялись благодарить: за что? И стоит ли говорить о таких мелочах? Они, славные эти мальчишки, еще не знали, что, когда человек попадает в беду, для него перестают существовать мелочи. Тогда рядом с тобой или равнодушие или человеческое участие.

Так в мой дом вошло еще одно несчастье...

И все-таки это было не только несчастье. Пожалуй, никогда за всю свою жизнь не ощущала я так остро всепобеждающую силу и красоту человеческой любви! Александра и Александр — они были как один человек. Они помогали друг другу переносить боль, надеяться, верить. Помогали словом, взглядом, молчанием. Они жили друг для друга. У них не было цветов, они дарили друг другу себя — самоотверженно, самозабвенно. Вновь я соприкоснулась с чудом любви, и чудо это потрясло не только меня одну, но всех, кто прямо или косвенно оказался причастен к судьбе этих двоих.

За те дни, что прожили у меня Александра и Александр, нам удалось связаться со многими учреждениями, с редакциями газет, с юридической консультацией. У всех, к кому обращались, мы находили отклик. В поезд их посадили комсомольцы с моей работы. Прощаясь, Шура сказала:

— Вот, оказывается, какие люди живут в Москве!

Хотелось, чтобы она поверила: хорошие люди живут везде.

Молодые супруги уехали, но борьба за их счастье только еще начиналась. Я понимала, что дело идет о двух человеческих жизнях. Но во все официальные инстанции, разным должностным лицам писала я о том, что нужно спасти их любовь. Не знаю, по счастливой ли случайности или закономерно попадали мои письма в добрые руки, но только люди откликались. И спасли — и жизнь, и любовь.

«...Пишу вам уже из новой квартиры. Все удобно, красиво. А главное — мы теперь не одни. Все здесь о нас заботятся как родные. И даже подыскивают нам работу по нашим силам. С какой радостью мы бы работали, чтобы трудом своим отблагодарить людей за все. Сколько у нас хороших людей! Мы делим с вами нашу радость и хотели бы разделить ее со всеми, кто умеет переживать чужое горе, как свое, и радоваться чужому счастью, как собственному».

И — еще одна история.

...Беда ждала Сережку на самом пороге жизни — двух лет от роду он тяжело заболел. Война отняла у него отца, а болезнь — детство. Матери не под силу было растить двоих маленьких, и Сережку поместили в интернат, где воспитывались такие же больные дети, как он. Шестнадцати лет, закончив школу, Сергей возвратился домой. Он вышел на костылях во двор и тут, среди здоровых сверстников, впервые осознал всю тяжесть своего несчастья. Любой ценой хотелось ему стать, таким же как все. Подростки во дворе были разные — хорошие и плохие: стать похожим на тех, кто хулиганил, пил, было, наверное, легче.

Из-за инвалидности его не брали никуда работать. У него не было настоящих друзей. Некому было остановить его на опасном пути. И произошло самое страшное — Сергей стал соучастником преступления. Он отбыл наказание, многое осознал на горьком опыте и вернулся, чтобы начать новую жизнь. Ему удалось устроиться на работу. У него появилось много забот и радостей. Но ведь если бы друзья, работа были у Сергея раньше, то трагедии бы не произошло...

Так все чаще сталкивала меня судьба с теми молодыми, кого болезнь или несчастный случай выбил из строя.

Для детей-инвалидов есть санатории, интернаты, лесные школы. Государство делает все, чтобы больной ребенок не чувствовал себя несчастным. Но трагедия начинается потом, уже в юности, когда кончается опека взрослых и молодой инвалид сталкивается лицом к лицу с жизнью, а болезнь, неподвижность, полная или частичная, запирает его в четырех стенах.

И я поняла, что должен быть начат серьезный разговор о том, чтобы ни один из нашей молодежи не выбывал, пусть даже из-за самой тяжелой хронической болезни из строя, не чувствовал себя одиноким, обездоленным. Разговор этот надо начинать с главного — какое место занимают молодые инвалиды в нашей общей трудовой жизни. Я уверена, что «нетрудоспособная» молодежь может и должна трудиться, разумеется, по своим силам и возможностям. Именно труд, радостный, творческий, зачастую оказывается лучшим лекарством.

Сейчас Михаил Тенюта — студент четвертого курса, хорошо учится. В часовой мастерской ему присвоен высокий разряд квалификации. А моральный подьем сделал свое дело — Миша поднялся с постели, он начал передвигаться на костылях! Ведь физические силы человека, как правило, находятся в прямой зависимости от его морального состояния. Белорусская газета «Знамя юности» назвала Михаила Тенюту корчагинцем шестидесятых годов. А я с горечью вспоминаю долгие месяцы борьбы за то, чтобы равнодушные люди поверили в его силы...

И снова я перечитывала письма людей трудной судьбы. Собирала этих людей у себя дома, беседовала с теми, кго имеет прямое или косвенное отношение к устройству их жизни, — с работниками социального обеспечения, врачами, директорами инвалидных домов. Советовалась я и с работниками милиции — меня интересовала преступность среди молодых инвалидов. И когда весь материал был окончательно собран и обработан, отправила статью в «Комсомольскую правду».

Конечно, с тех пор многое в жизни молодых инвалидов изменилось. Инвалидам детства установлены правительством государственные пособии. Создаются интернаты для молодых инвалидов, где они будут привлекаться к труду с учетом состояния здоровья и возраста. Все больше становится организаций и специализированных цехов, использующих труд инвалидов. Но многое предстоит еще сделать...

«Комсомольская правда» и раньше, до опубликования моего материала, не раз приходила мне на помощь. Впервые Лида Графова пришла ко мне как корреспондентка этой газеты. И осталась в моем доме другом. Молодая, горячая в делах и в споре, неуступчивая, когда дело касается судьбы человека, тянется она душой к тем, кто ищет и находит свое трудное счастье. И я снова и снова обращаюсь к ней, говорю о чьей-то трудной судьбе — да и я ли одна: к журналисту, как и к врачу, люди часто идут со своим горем. Это ведь долг журналиста — помочь, выручить, вызволить из беды.

Когда Сергей вернулся из заключения, не так-то просто было прописать его снова в Москве, где оставалась у него мать. Тем более непросто было устроить его на работу — у него не было специальности, а физическая неполноценность усугубляла трудности. Главное же не все хотели поверить в то, что он сможет начать жизнь заново. Лида Графова поверила первая. Да и мало ли было еще таких случаев, когда ни письмами, ни телефонными звонками не удавалось мне пробить чье-то равнодушие, и тогда вместо меня «по инстанциям» шла Лида.

...Летом она иногда приезжает ко мне, когда я живу за городом, и остается ночевать. Наши беседы затягиваются почти до утра. Кровати стоят на террасе рядом, и, когда в комнате все уже засыпают и говорить громко нельзя, она усаживается у меня в ногах, и как-то не вяжутся с ее девчоночьим обликом зрелость мысли, убежденность сердца, зоркость глаза...

 

6

 

«Сразу после войны мама привела к нам, в литовскую деревню, русского врача, чтоб осмотрел меня. Слова его и сегодня звучат в моих ушах: «Доверьте мне эту девочку, я повезу ее в Москву, там ее вылечат». Часто думаю, каким большим сердцем должен обладать человек, чтобы захотеть столько сделать для чужого ребенка...»

«...Не могу забыть нашего лечащего врача. Все в палате с ее появлением начинало светиться. Мы так и прозвали ее — «Светлячок»...

«...Врач перестал приходить ко мне. Видно, решил, что я — человек обреченный. Не хочет больше зря тратить время. А мне бы только чуточку облегчения...»

Такие письма я получаю. Конечно, я и сама за долгие годы болезни встречала разных врачей. Как впрочем, и люди любых профессий бывают разными. Доводилось иметь дело с равнодушными врачами — их вспоминаю изредка, разве что к случаю. Память же бережно хранит образы других людей, других врачей — тех, кто помог выжить, выдюжить. О них хочется рассказывать без конца.

...Я снова в больничной палате. Врачи и теперь не отказались от меня. Нет, вылечить они больше не обещают. Но, когда мне бывает очень трудно, спешат на помощь. И тогда становится чуть легче. А когда жить по-настоящему трудно, это «чуть» уже очень много.

В Московской железнодорожной больнице, что в Амбулаторном переулке, меня лечит Арнольд Осипович Мозель. Он — заведующий отделением. Я очень верю ему. Верить врачу — для больного всегда счастье. Ведь тогда одно присутствие врача уже помогает. Врач становится тебе необходимее, чем само лекарство. Он облегчает твои страдания, даже еще не начав тебя лечить...

Арнольд Осипович лечит меня от хронической, неизлечимой болезни. Лечит так же упорно, настойчиво, как это делали когда-то и Ваграм Петрович, и Линда Самойловна. Лечит, потому что он —доктор, и он должен, он обязан лечить даже самые неизлечимые болезни. И хотя ему, как и другим врачам, не удается поднять меня на ноги, зато каждый день ему удается вселить в мое сердце еще чуточку мужества.

Со свойственной ему горячностью Арнольд Осипович говорит:

— Что значит — обреченная? Все мы обречены на то, чтобы когда-нибудь умереть. Это лишь вопрос времени. Но пока человек жив, он должен жить. А дело врача — помогать ему.

Он работает вдохновенно! Служение своему делу с полной отдачей всех сил — вот, пожалуй, то главное, что составляет его сущность. Когда-то, когда моя болезнь только еще начиналась, я многого не понимала и в минуту боли и отчаяния бросила врачу жестокие слова. Я упрекнула его в бессилии помочь мне. Теперь я понимаю, что, находясь в самой гуще человеческих страданий, врач много страдает сам, если только он — настоящий врач. И, когда у больного иссякает терпение, врачу должно хватить терпения на двоих. Изо дня в день, из года в год всю жизнь выслушивает врач бесконечные жалобы больных. Каждое утро он начинает с одних и тех же слов:

«На что жалуетесь?»

Арнольд Осипович подвижен, горяч. Бывает и вспыльчив. Но у постели больного он очень терпелив. Вот пожилая женщина в моей палате хнычет капризно, как ребенок: «Хочу домой!» Доктор не противоречит:

— Ну что же, раз вы так хотите, мы вас отпустим. Только я не советую. Что ж, давайте назначим рентген, — сестра, запишите! — а там и на выписку. Только, повторяю, я очень не советую.

Он так часто и так настойчиво повторяет «не советую», что больная умолкает, а вечером с тревогой спрашивает:

— Как вы думаете, меня действительно выпишут? Но я же не хочу уходить недолеченной.

Молодых сестер Арнольд Осипович учит: «Больному трудно, и он имеет право даже на каприз. Нужно научиться справляться и с этим».

В этой больнице все направлено на то, чтобы принести больному облегчение, еще не начав лечить. Доброжелательность сестер и нянь в приемном покое убеждает его в том, что все здесь хотят ему помочь и, значит, обязательно помогут. Ведь самые тяжелые минуты в больнице — это всегда самые первые минуты, потому что впереди — неизвестность. Путь по коридорам от приемного покоя до палаты всегда кажется самым длинным. И тогда очень важно снять страх перед неизвестностью. Это хорошо понимает персонал больницы.

А обстановка в больнице вовсе не похожа на больничную — ласкающая глаз окраска стен, красивая современная мебель, картины, цветы, ковры... Сестры говорят, что в нашем отделении нет такого уголка, к которому бы не приложил заботливые руки Арнольд Осипович.

Как он стал врачом? Да разве можно объяснить призвание? Может быть, он врач потому, что сам рано познал человеческие страдания — у него было трудное детство. И в силу свойства души не озлобился, как это иногда бывает, а научился сострадать. Ну, а уже в силу темперамента — сострадать для него значит действовать.

Днем учась в медицинском институте, по ночам он работал фельдшером. И все-таки окончательное становление его как врача завершилось позже, уже в участковой больнице, где он работал под руководством опытного учителя и наставника.

А теперь, к сорока годам, Арнольд Осипович и сам стал не только настоящим врачом, но и настоящим педагогом. Почти все в отделении, которым он руководит, — молодежь. А молодость требует постоянной учебы, передачи опыта, воспитания: недаром сестры говорят, что, поступив после окончания медицинского училища сюда на работу, все они прошли у Арнольда Осиповича вторую школу. Он словно бы заново их переучивает — уже в общении с больными. Правда, это отнимает у него не меньше времени, чем само лечение, но времени он не жалеет — все, что есть, отдает больнице.

Я особенно интересуюсь отношением врачей к так называемым хроническим больным — самым «неблагодарным». Интересуюсь потому, что по себе знаю, как важно вовремя поддержать организм, не дать болезни отнять последнее. Арнольд Осипович говорит:

— С каждым годом количество больничных коек растет, а средства лечения становятся все эффективнее. Само понятие «хронические больные» сдвинулось: вчера о нем говорили — хроник, а завтра он — здоровый человек.

Выписывая таких «хроников», он годами не выпускает их из поля зрения.

Арнольд Осипович говорит о преемственности в лечении, я же слушаю его, а сама думаю о преемственности поколений. Ведь и кабинеты Ваграма Петровича и Линды Самойловны тоже были постоянно заполнены и давно выписавшимися больными и давно уже здоровыми. Сюда, в больницу, приходят проверить здоровье, получить совет, поделиться трудностями, обрадовать радостями. Ну, и просто повидаться с людьми, которым стольким обязан. Конечно, это тоже требует времени и от врачей и от сестер, но здесь никто не считается со своим временем — здесь служат делу, которое любят.

Первый помощник у Арнольда Осиповича в отделении — старшая сестра Рита Алексеева. Ей двадцать пять лет, и на своем посту она уже три года. Смотришь, как она работает, и понимаешь: чтобы быть хорошим организатором, надо прежде всего уметь все делать самому. Нет процедуры, которую кто-нибудь в отделении сумел бы выполнить лучше Риты.

Разными путями приходит к человеку признание. Мечта о медицине завладела Ритой давно — она еще бегала по  деревне босоногой девчонкой. Отца своего Рита не помнит. Когда немцы заняли подмосковную деревню и сожгли ее дом, многодетная семья осталась без крова. Раздетые, разутые, голодные, ушли они из родной деревни.

В новом селе, уже после войны, мать поступила работать в больницу санитаркой, и здесь же, при больнице, дали им комнату. Жили трудно — все на одну небольшую зарплату матери. Рите с детства приходилось подрабатывать — то нянькой, то почтальоном. Но очень хотелось учиться! И если удалось ей окончить школу, то лишь потому, что люди в белых халатах, сотрудники больницы, помогали и ей и ее семье. С особенной благодарностью вспоминает Рита женщину-врача, ставшую ей как бы второй матерью. Она кормила и одевала Риту, помогала ей готовить уроки. Она-то и вдохнула в опаленное войной детское сердце мечту. Рита видела, что помогает докторша не ей одной. Со всего села шли люди за советом к этой красивой и строгой женщине. Рите она казалась доброй волшебницей, пришедшей к людям из сказки. Вот и захотелось стать такой же. Но стать сразу врачом Рита не могла — надо было работать, помогать матери. Зато медицинская сестра была из нее замечательная! Так доброе семя, зароненное в душу ребенка, определило всю жизнь Риты.

...Прислушиваюсь к разговору санитарки Люды Соколовой с моей соседкой по палате, научной сотрудницей одного из транспортных вузов. Люде восемнадцать лет, она отлично окончила школу, а вот на экзаменах в медицинский институт недобрала одного балла. И — пришла сюда, санитаркой. Моя соседка уговаривает ее:

— Ну, на что тебе эта грязная работа? Давай я устрою тебя лаборанткой в наш институт. Летом поступишь к нам же учиться, и ставки у инженеров выше.

Люда смущенно, почти виновато отвечает:

— Не могу я, понимаете, не могу. Нет у меня другой дороги в жизни, кроме как в медицину...

«Нет другой дороги в жизни»: вот это, наверное, и есть призвание.

Разве забыть мне когда-нибудь сестру Светлану, студентку медицинского института. Днем она занималась, ночами дежурила у нас в больнице. В самые тяжелые ночи, когда бессонница доводила меня до исступления, Светлана прикладывала руку к моему горячему лбу и тихо-тихо шептала над самым ухом: «Спать, спать, спать...» И я, успокоенная, засыпала. Засыпала у нее одной. Знаю, в медицинском институте не преподают гипноза. И глаза у Светланы вовсе не черные, какие — почему-то так принято считать — должны быть у гипнотизера, а синие-синие. Впрочем, в те тихие ночные часы в полумраке больничной палаты нельзя было различить цвет ее глаз. Но как умела она унять боль, успокоить, увести от беды...

Это уметь — тоже призвание...

Я не раз лечилась в клиниках медицинских институтов и видела занятия со студентами в палатах, у постелей больных. Стоят они, студенты, все в белых халатах, в белых шапочках, такие похожие и непохожие друг на друга. Взгляд у одних серьезный, сосредоточенный, у других — равнодушный, отсутствующий. Вот толкнул один другого, что-то шепнул, послышался смешок. И только грозный взгляд профессора остановил их. Пройдет еще месяц, и профессор — уже в аудитории — будет принимать экзамены. Будет задавать вопросы и ставить оценки за ответы. А я бы ставила им предварительные оценки уже здесь, у постели больного. И не по тому, как они отвечают, а — как слушают, какими глазами смотрят на больных. Ведь и в этом тоже распознается призвание...Как у Арнольда Осиповича, у Риты, у Люды. Как у главного врача Анатолия Соломоновича Шпигельгляса, по существу создавшего эту больницу, хотя сам он утверждает, что не осилил бы это, если б не множество энтузиастов. Я познакомилась и смогла рассказать лишь о некоторых из них.

Очередное обострение моей болезни проходит, боли стихают, постепенно восстанавливаются силы; еще несколько дней, и я примусь за работу. А пока разбираю почту, которая накопилась за это время. Письма приносят прямо в больницу, их много, очень много. Наверное поэтому у меня всегда такое чувство, словно я нахожусь в самой гуще жизни. И живу на полную мощность, как мечталось в юности. Так в тишину больничной палаты врывается несмолкающий гул жизни...

На моем столике — письма от знакомых и незнакомых, от друзей и чужих, от маленьких и больших, от счастливых и страждущих. Беру конверт и чуть медлю, стараюсь угадать, что принесет мне это письмо: еще чье-то горе и новые заботы? Или обернется одной радостью? Еще вчера я не знала даже, что вот эти люди живут на земле, а сейчас, через несколько минут, и они войдут в мою жизнь — кто на один сегодняшний день, а кто надолго, может быть навсегда...

Письма идут и идут. Почти каждое — как книга: книга о человеческой судьбе. И если общими усилиями удается дописать хороший конец, это и есть самое настоящее счастье.

 

7

 

О существовании в Москве такой организации я слышала давно. А когда узнала подробности, захотелось все увидеть своими глазами, чтобы потом рассказать другим. Меня отвезла моя подруга Алла. Ну, а там товарищи сами всё сделали так, что я могла беседовать с людьми, лежа на диване в красном уголке. Я даже побывала в цехе. Потом знакомилась с документами, отчетами, цифрами. И конечно же, многие из новых знакомых побывали потом у меня дома. И снова пришлось связываться по телефону с разными должностными лицами, с теми, кто хоть как-то был причастен к существованию этой организации. В ее деятельности я нашла ответ на многие свои вопросы. И подумала: как это необходимо, чтобы как можно больше было в нашей стране именно таких трудовых организаций, где каждый инвалид мог бы найти себе посильное дело, найти себе место жизни, а значит и счастье.

«Контора юридического и машинописного обслуживания». Сухое, казенное название. А за ним — люди, которые не сдались на милость судьбе. Здесь работают люди, искалеченные войной или сраженные жестоким недугом.

Организация объединяет около шестисот человек. У многих высшее или специальное среднее образование: юристы, переводчики, архивные и библиотечные работники. Они обслуживают ряд столичных учреждений и предприятий. В число библиотек, фонды которых обрабатывает библиотечная группа, входят такие крупнейшие в стране, как Государственная библиотека имени Ленина. А заказы на переводы присылают сюда научно-исследовательские институты самых разных профилей, из многих городов.

Работают здесь люди, по действующим медицинским нормам «полностью потерявшие работоспособность». Все они — в строю! Многие еще и учатся на заочных отделениях институтов, в аспирантуре, на курсах повышения квалификации. Нет, это не случайные одиночки, а целый коллектив трудом и примером своим доказывает, что человек может оставаться в строю, какая бы беда его ни постигла.

Естественный вопрос — материальное положение работников этой конторы. Средний заработок — восемьдесят рублей в месяц и еще пенсии. И это не благотворительность. Это результат полезного труда, который приносит государству более двухсот тысяч рублей ежегодной пробыли, а людям — моральное и материальное удовлетворение.

В цехе машинописи работают люди, потерявшие зрение или руки. Слепые — печатают на машинках. Безрукие диктуют, а иные с помощью специальных приспособлений тоже могут печатать.

Я видела их и за работой и в час послеобеденного отдыха — за шахматами и домино, у радиоприемника в красном уголке. Спорят, смеются...

...Владимиру Тишкину едва исполнилось девятнадцать, когда он ослеп. Могучее сложение, вьющиеся каштановые волосы, умное лицо, готовое каждую минуту осветиться улыбкой. Любуюсь его человеческой, мужественной красотой, слушаю и, боясь чересчур растревожить человеку душу, стараюсь не задавать вопросов. Слушаю и записываю.

Рос на земле мальчишка. Бедовый, отчаянный. И за старшего брата, и за младшую сестру, за всех попадало от матери и отца ему. Отец и внушил Владимиру с детства любовь к верстаку, как к самой дорогой игрушке. Обычных игрушек было у него мало — он их ломал. Все мастерил отец за своим верстаком — и что по хозяйству надо, и что люди попросят — и подрабатывал для большой семьи: делал модели для литья. Приучил он стоять за верстаком и Володю, и мальчишка за все брался с охотой.

А еще жил в их квартире сосед — художник, дядя Руша. И тоже руки у него никогда не отдыхали —то рисовал, то лепил. Мальчишка и к этому пристрастился — лепил из пластилина, из глины. А потом, став постарше, увлекся еще и резьбой по дереву. Пожалуй, влияние этих двоих — отца и дяди Руши — и определило склад его натуры.

Восьми лет пошел Володя в детскую художественную студию. Ребят водили на Чистые пруды, заставляли рисовать деревья, а Володя любил рисовать самолеты, корабли, Чапаева. Природу он тогда еще не признавал — не проснулось в нем еще это чувство. Тогда же впервые открылась ему Третьяковка.

Первые годы в школе переходил из класса в класс с похвальными грамотами. А с пятого стал учиться хуже: занятия в авиамодельном кружке заслонили все остальное. Уроки делал на уроках. В диктантах пропускал не только буквы — слова. От спешки, конечно!

Почти перед войной отправились они всей семьей на лето на Дальний Восток. И поразили Володю горы Урала, покорили его зеленые просторы Сибири и увидел Байкал — и тут же, в поезде, принялся рисовать его. С тех пор и полюбил природу.

Когда грянула война, мальчишке было пятнадцать. Рвался на фронт — не брали. На военный завод, где работал старший брат, без паспорта тоже не взяли. Уговорил домоуправа — взяли вместе с другими подростками постарше рыть противотанковые рвы.

Это было под Можайском. Саперы минировали землю. Закладывали фугасы, прокладывали провода. Спешили. Минные колодцы узкие, глубокие, саперы лягут на живот и едва достают дно. Тогда Владимир — юрк, к внизу! Он маленький, ему проще. Здорово помогал он саперам. Так и увязался с ними, и отходили вместо, по Можайскому шоссе. Там и попали под бомбежку. Укрылся Володя в траншее возле коровника, а очнулся — на дороге. Даже не слышал, как ухнула бомба, как ударила взрывная волна.

Попутная машина везла его в Москву, а он ехал и боялся, что снова попадет от матери. Дома отлеживался, пока не взяли на завод. На таких вот «сосунках» и держался тогда конвейер. Работали по двенадцати часов в сутки, выпускали военную продукцию.

Услышал он, что военкомат набирает курсантов в снайперскую школу. Попросился — отказали: ему не было семнадцати. Тогда упросил Владимир лейтенанта взглянуть только один разок, как он стреляет. И лейтенант поразился его меткости — ведь на Дальнем Востоке Володя вместе с отцом увлекался охотой. Так в неполные семнадцать лет стал он снайпером. Обучали недолго — фронт требовал пополнения. И пошел Владимир по пороховым военным дорогам...

На войне он считался удачливым — невредимым прошел почти до конца ее. Награжден орденами, медалями. Несчастье случилось за три недели до победы. Получили задание срочно достать «языка». Отправились ночью. Владимир был в группе захвата. Переплыли реку, подошли к траншее: немцы! Решили: Владимир даст очередь из автомата, а двое других бросятся и возьмут немца. Ему бы, Владимиру, открыть огонь не целясь, а он по снайперской привычке приподнялся, чтобы прицелиться. Тут и раздался выстрел. Обожгло лоб, послышался звук — будто стекло лопнуло. И перед глазами появилось яркое-яркое пламя. Оно и сейчас еще снится ему по ночам. А проснется — тьма...

Рассказывает Владимир спокойно, будто о самом обыкновенном. А передо мной проходят словно две биографии — фактов и чувств... Нет, отчаяние пришло позднее. А тогда, вначале, радовался: выскочил из такого ада живой! Конечно, все скрашивали забота, тепло, внимание, которыми окружили его медперсонал госпиталя, девушки-шефы и девушки-одноклассницы. Не отходила от него и та, которая была всех нужнее. Они вместе уходили из госпиталя, ему разрешено было гулять по Москве. До чего живуча память зрения — он «узнавал» даже окраску домов!

Однажды встретили на улице студенток, подруг его девушки. Она сразу замолчала, а у него чуть не ушла из-под ног земля. Сердцем почувствовал — неловко ей, стыдится его, слепого. Вот когда впервые по-настоящему осознал он свою беду. Месяц ни с кем не мог говорить. Первая любовь ушла безвозвратно. Он теперь стеснялся людей — от неловкости, от того, что он не такой, как все. Так приходит отчаяние...

Ну, а потом появилась цель — в Одессу, к Филатову! Начались скитания по больничным койкам... Нет, операции не помогли. Он привез свою беду обратно. И тогда пришло чувство безнадежности. Словно тысяча молоточков выстукивали дни и ночи один-единственный вопрос: «Как жить дальше?»

На смену отчаянию к человеку пришло безразличие. Правда, с ним почти неотлучно находился брат и его товарищи. Возили за город купаться, брали с собой на вечеринки. А он все не мог выйти из оцепенения. Но и тогда, когда самому жить не хотелось, умел он поддерживать надежду в других, хотел, чтобы они-то жили счастливо. Это по его настоянию Катя, его одноклассница, пошла в радиокомитет на прослушивание — уж больно хорошо пела. И она прошла по конкурсу, а теперь — известная артистка.

Чтобы помочь человеку справиться с бедой, иной раз достаточно одного теплого слова. Но не каждый это умеет. Вот Владимир — умеет. Когда кто-либо из здоровых начнет жаловаться на свое незадавшееся житье-бытье, он непременно посоветует: «А ну, закрой глаза, пройди десять метров и снова открой — сразу почувствуешь себя счастливым!»

А сколько сил стоило Владимиру счастье Саши Федорова. Сначала оба бились с пропиской, потом с квартирой, после этого он устраивал Сашу на работу. И ведь все получилось! Потом Саша женился, потом детишки пошли... Но только все это было позже, сначала нужно было, чтобы нашлись люди, готовые поддержать его самого, Владимира.

Никогда не забудет он, как вошла в прокуренную комнату Феодосия Геннадиевна Максимова. Присела рядом на диване — он давно никуда не выходил из дома, только лежал и курил и ни о чем не хотел думать. Максимова объяснила, что узнала о нем в собесе. Предложила работать. Не поверил! И не будь она женщиной, прогнал бы. Но Максимова заставила его поверить. Не одного такого уже вернула к жизни...

Она была машинисткой, женой прославленного летчика. В тысяча девятьсот сорок втором сама пришла в госпиталь и стала учить машинописи раненых, потерявших зрение. Не было свободного помещения, и она стала собирать инвалидов у себя на квартире. Выпросила у знакомых шесть старых машинок, еще четыре выделил госпиталь. Обучение вела в две смены. Кому не на чем было сидеть, печатал стоя. Обучив первую группу инвалидов, начала добиваться создания для них цеха машинописи. Позднее Феодосия Геннадиевна организовала такие же курсы во многих городах. А потом ее дочь продолжала начатое дело.

Владимир Тишкин был одним из учеников Максимовой, и именно ей он считает себя обязанным за обретенную вновь веру в себя, в свои силы...

Здесь не хныкали. Здесь заново учились жить. Он скептически ощупал машинку, усмехнулся: ну что ж, какая ни на есть, а все-таки техника! Не легко давалась ему школа Максимовой. Но зато он приобретал не только профессию. Он лечил душу. Помогала обстановка товарищества, пример других, уже ставших сильными.

Многое нужно было преодолеть Владимиру — и ложный стыд в свои двадцать с небольшим лет и неумение ориентироваться вслепую, и физическую беспомощность при его-то богатырской силе! А самое главное — нужно было вернуться в строй. Ведь его звала жизнь...

Здесь, в доме Максимовой, он и встретил свою Нину. Она отучила его стесняться несчастья. Научила ходить с палкой. 3аставила выйти на улицу одного. А когда стал ходить сам, впервые почувствовал вкус победы. Пройдется по улице, побродит среди людей, и, глядишь, восстанавливается душевное равновесие.

И все-таки кому-то в собесе взбрело в голову закрыть самодеятельные курсы! А главное — Максимовой отказали в создании цеха машинописи: не поверили, что слепые будут печатать. Рушилось дело, которому Максимова отдала свое сердце. И рушились надежды людей, десятков людей, которые были уже на пути к возрождению. Значит, нужно бороться, защитить и себя и других.

И Владимир вместе с друзьями-инвалидами ринулся в бой. Что-что, а воевать они умели! Во что бы то ни стало нужно было доказать, что они могут и должны жить работая. Вот эта борьба и вывела окончательно его из состояния душевного шока, в котором он так долго пребывал.

Бой, разумеется, выиграли они.

Как живет Владимир сейчас? Работает. Материально обеспечен. Женился. У них с Ниной растет дочурка Оленька. Он в курсе всех литературных новинок — есть богатейшая фонотека и в Обществе слепых, и в организации, где он работает, и дома. Вот недавно купил новый магнитофон. Любит музыку, особенно русские народные песни. В увлечениях своих он непостоянен, зато страсть у него одна — радиотехника. Сам собирает радиоприемники. Даже миниатюрные. Как? Для этого тоже потребовалась большая школа. И — настойчивость. Ведь каждая новая собранная им вслепую схема — это новая его победа, утверждающая человека в жизни.

...Я слушаю его и спрашиваю себя: чувствует ли этот человек себя несчастным? Или вопреки величайшему несчастью живет своим, особенным, трудным счастьем? Но ведь счастье — такое растяжимое понятие. Для счастья нужно и много и мало. Вот добрался сам до магазина, сам сделал покупки, сам принес домой, помог по хозяйству — и счастлив: не обузой живет в семье! Или: мастерит свою радиосхему, уронил на пол винтик — и не найти, не поднять самому. И вот он уже несчастлив... Счастье? Это вся жизнь, целиком!

В цехе рядом с Владимиром работает Любовь Валиева. У нее стройная молодая фигура. Одета по-спортивному — белая блузка, черная юбка. Лицо энергичное, волевое. Черные смеющиеся глаза. Тщательно уложены темные волосы. Слегка подкрашены губы. Невозможно поверить, что так может следить за своей внешностью, так выглядеть женщина, у которой нет рук...

Девчонкой ушла Люба добровольно на фронт. Работала в санитарном поезде, затем, став медсестрой, добилась направления на передовую. Но ей хотелось самой в бой, непременно с оружием в руках. Снова рапорт за рапортом. Наконец направили в стрелковый взвод. Отличилась в бою, наградили медалью «За боевые заслуги». В другой схватке заменила погибшего командира — и за командование боем получила орден «Красной Звезды». Вступила в партию. Начала войну рядовой — кончила лейтенантом, командиром взвода гвардейского стрелкового полка. Ранило ее, когда подрывала танк, — оторвало руки...

Теперь все самое трудное позади — и поиски места в жизни, и преодоление полной физической беспомощности, когда пот со лба и то самой не вытереть. Позади и самое трудное в воспитании дочери — она родила ее уже после войны. У Любы нет рук, чтобы обнять своего ребенка, зато вскормила дочку своей грудью, своей взрастила любовью. И вон уже какая она вымахала, ее Галка, — целых пятнадцать лет! Матери бы отдохнуть от забот, да где там: нужно Галке то, нужно это...

Но только ведь во всем этом и есть жизнь...

Самой тяжелой, казалось, будет для меня встреча с Николаем Федоренко. Ему немногим более двадцати, биография его коротка. Учился в школе, был радиолюбителем — жизни своей не мыслил без техники. А еще любил спорт, гимнастику. Ему было пятнадцать, когда в пионерском лагере, прыгая в реку, повредил позвоночник. Роковой прыжок запечатлела фотография. Его засняли для спортивной газеты в момент, когда Коля был еще над водой. Кто мог знать, что это будет последний его прыжок?

Вытащили его ребята. Потом, уже в больнице, надеялся, лечился, переносил одну операцию за другой. Терпел, когда уже не было мочи терпеть. Исподволь, потихоньку уходила надежда. Нужно было учиться как-то начинать жить заново...

Кому он обязан тем, что выжил? Ну, конечно, матери — она спасла, это он знает точно! Заново учила писать — шесть потов сходило с обоих, пока выводил он одну букву. А потом пришли в его дом учителя, товарищи. В прошлом году получил аттестат зрелости. Еще до окончания школы усиленно занимался английским. Кончил курсы иностранных языков и вот работает здесь переводчиком. Изучает еще и немецкий. Языки выбрал не случайно — еще в школе занимался в английском кружке. Переводит он статьи по зарубежной технике. В детстве мечтал о технике — и вот как оно в жизни сбылось...

Бывают ли тяжелые минуты сейчас? Ну, конечно. Разве так, мечталось ему, будет жить... Как справляется с отчаянием? Наверное, помогает все тот же мальчишеский азарт, с каким выступал в спортивных состязаниях. Точнее, не азарт, а воля к победе, которую так упорно воспитывал в себе.

— Понимаете, в такие минуты побеждает какая-то злость. Хочется... «схватить судьбу за глотку», как говорил Бетховен.

— И удается?

— Видите, в какой-то мере удастся.

— А чем ты занимаешься, Коля, в свободное время?

— Люблю книги, шахматы, люблю музыку.

— А что любишь больше всего?

— Бетховена.

И — уже совсем по-мальчишески, даже задорно:

— Знаете, мне повезло: я и родился в день рождения Бетховена!

...Нет, ни один из них не сдался своему несчастью. У этих людей трудное счастье, но все-таки счастье — ведь они снова в строю! И хорошо знают цену этому, ибо долог и тяжел был путь возвращения. О каждом из них можно было бы написать отдельную книгу и назвать ее книгой о мужестве. Были и на их пути белые палаты и до темноты в глазах боль. Длинные пустые ночи без сна и чужие весны за окном. И борьба с таким упорством, на какое только способен человек. Были надежды, поражения, поиски, отчаяние. И — победа. Самая трудная из всех — победа над собой. Владимир Тишкин сказал мне: «Это труднее, чем на войне. Там мы боролись все вместе, и цель была у всех общая. Мы видели врага и знали, как его уничтожить. А тут одни на один со своим несчастьем — врагом незримым, коварным, таким, что спрятан в тебе самом». Владимир изучает теорию биотоков, следит за достижениями науки в этой области, — может быть, ученым удастся создать искусственный глаз? Он все еще надеется увидеть солнце. Как Николай Федоренко, наверное, мечтает ощутить под ногами землю. Куда только не заносит человека мечта...

Мне в жизни выпала трудная судьба, но выпало и большое счастье. Я живу, работаю и переживаю свое горе среди хороших людей. Не скажу, что никогда не испытала тяжести измены, горечи предательства, боли разочарования. Но плохое приходило и уходило, а хорошее оставалось со мной и во мне. Все знают, что чужое равнодушие может сломить человека в несчастье скорее, чем само несчастье.

Мне же хотелось на примере собственной жизни показать, как люди могут сделать человека счастливым даже в беде. Я счастлива, потому что такой меня сделали люди, мои друзья. Их много, очень много. Вот почему и верю, что если возможно на свете чудо, то сотворить его могут только люди.

Ведь пишу я не только о себе. И даже не только о тех, кто помог мне выстоять. На примере многих и многих мне хотелось показать, как Человек становится выше, сильнее, счастливее своей судьбы.

Я верю — Люди могут всё!

 

 

Последние годы Ирина (Эсфирь) Триус жила в США.

Вот как она пишет в одной их своих новелл: «Я была прикована болезнью к кровати 45 лет. Но ушедшая последней мама, умирая, страдала не за себя, страдала за меня, оставляя одинокой и беспомощной. Ее отчаянию, как и физическим мукам, не было границ... Но меня не оставила семья покойного брата, она вызволила меня из России и заботится обо мне по сей день. Я одарена была невероятным счастьем - до самой зрелости жила в атмосфере любви. Это, пожалуй, самое совершенное счастье. Потеря его может сделать человека несчастным до конца его дней. Но мне повезло: я познала это великое счастье, потеряла его и обрела вновь, осознав, что осталась богатой им навсегда. Сейчас, в Америке, я родилась заново, и клубок печальных и блаженных воспоминаний для меня не тяжел, а сладок. После всех ударов судьбы я ожила, потому что мои близкие, умирая, завещали мне жить. И потому что на склоне лет со мной снова близкие. Живые. И все больше прибавляется друзей. Нет, судьба не обделила меня».

Умерла она там же, в США, ориентировочно между 2005 и 2010 годом.


( Победишь.ру 8 голосов: 4.75 из 5 )
4567


Ирина Триус

Ирина Триус

отзыв  Оставить отзыв   Читать отзывы

  Предыдущая беседа

Версия для печати Версия для печати


Смотрите также по этой теме:
Жить стоит. Повесть. Часть 1 (Ирина Триус)
Жить стоит. Повесть. Часть 2 (Ирина Триус)
Жить стоит. Повесть. Часть 3 (Ирина Триус)
Жить стоит. Повесть. Часть 4 (Ирина Триус)
Пять вдохновляющих причин остаться в живых (Вопросы истинные и ложные) (Оксана Задорожная, психолог )

Самое важное

Лучшее новое

Выбрали жизнь
Всего 39237
Вчера 1

Поддержать нас - кисть
Из несчастного стать счастоливым
Как пережить расставание
Последние просьбы о помощи
18.03.2024
Снова готовилась неделю к контрольной и снова провал, пересдача. Так тяжело тратить силы впустую. В жизни ничего не радует, я одна, родители не поддерживают, для них это небольшая трудность, а для меня словно гладкая стена без выступов, по которой невозможно взобраться. Каждый день думаю исчезнуть...
17.03.2024
У меня очень много всего плохого, я хочу умереть и никак иначе, я никому не нужен, а ещё я в школе совсем не могу нормально учиться, мне это все надоело, очень сильно надоело, все меня достало, сейчас у меня часто болит голова, потому что у меня какая то болезнь...
16.03.2024
Я хочу умереть. Мое желание уйти из жизни не вызвано проблемами с семьей, мои родители меня любят. Я устала от бесконечной ненависти к себе, от этого чувства вины и опустошенности, от одиночества.. потому что больше не могу нормально общаться с людьми, в обществе я чувствую себя ужасно неуклюже и постоянно чего-то боюсь.
Читать другие просьбы

Диагностика предрасположенности к суициду



Книги для взрослых


Вечная память

Мы протягиваем руку помощи тем, кто хочет помощи. Принять или не принять помощь - личное дело каждого.
За любые поступки посетителей сайта, причиняющие вред здоровью, несут ответственность сами лица, совершающие эти поступки.

© «Победишь.Ру». 2008-2021. Группа сайтов «Пережить.Ру».
При воспроизведении материала обязательна гиперссылка на www.pobedish.ru
Настоящий сайт может содержать материалы 18+