Ради чего стоит жить?

Жить стоит. Повесть. Часть 4

ЧАСТЬ 2

 

1

 

Мечты в моей жизни иногда сбываются — я еще разок побывала в родном депо! Это устроили работинки телевидения. На голубом экране показался поезд. Я сразу узнала его. Ну да, тот самый, — я училась водить его много лет назад. И вел его все тот же машинист, уверенно, с доброй улыбкой прищуренных глаз. Это он мне улыбался! И вдруг я забыла, что прикована к постели. Случилось невероятное: я встретилась со своей молодостью!

Поезд подошел к деповским воротам, и они гостеприимно распахнулись. На экране появлялся один цех за другим, и из каждого обращались ко мне товарищи со словами привета.

Тогда я не отдавала себе отчета в том, что эта встреча происходит на глазах у миллионов людей и что взволнует она не меня одну. И вот — ко мне устремились письма, поток писем! За всю свою жизнь, кажется, не услышала я столько добрых и теплых слов, сколько прочла за эти дни. Незнакомые люди называли меня дочерью, сестрой...

Письма шли из разных городов и сел. Супруги Поповы писали из Никополя, что я не одинока в своей беде и что со мной много друзей. Так писали рабочие, шахтеры, учителя, школьники.

Из города Луганска пришла посылка с шоколадом. Человек, приславший ее, писал: «Хочу прибавить вам своим подарком капельку сил». Я поблагодарила и спросила, кто он, где и кем работает. Он ответил: «Если бы это могло изменить суть дела, я бы только и знал, что писал вам о себе». Пришел рабочий с московского завода «Динамо» и сказал: «Хочу быть вашим товарищем». Участник Октябрьской революции и гражданской войны, а в Великую Отечественную командир стрелкового полка Макар Павлович Паперняк писал из Днепропетровска: «Сегодня день моего рожденья. Собрались близкие, друзья, соседи. На праздничном столе был поставлен прибор и для вас, и мы подняли тост за ваше здоровье». Семилетний Слава из Каунаса прислал мне... солнце: он его для меня нарисовал. А в Ясиноватой, что в Донецкой области, объявилась у меня маленькая «крестница» Иринка. Теперь ей уже целых четыре года, и она, как пишут родители, «утверждается» на земле.

Больше всего писала мне молодежь, много писем я получала от людей трудной судьбы, от тех, кого, как и меня, болезнь приковала к постели. Отвечать на такие письма было трудно. Не отвечать — невозможно.

Девушка Марите из далекого литовского колхоза писала:

«...Передача по телевидению тридцать первого января застигла меня так неожиданно, встряхнула с такой силой и так разволновала, что и сейчас не могу прийти в себя. Мне двадцать пять лет, из них четырнадцать я упустила — не хожу, ничего не делаю. Только вы можете понять, как это страшно. Я заболела четырех лет, еще шла война, а в одиннадцать свалилась совсем. В школу ходила только четыре года, хотя, наверное, никто сильнее не хотел учиться. Болезнь преследовала с детства, формировала характер, сделала меня робкой, замкнутой и... слабой. Я подавляла свои мечты, прятала ото всех свои мысли. И вдруг — ваши слова: «Я не чувствую себя ни одинокой, ни обездоленной, потому что вокруг меня живут настоящие люди».

А я всегда была одинокой. Не поймите ошибочно — у меня есть мать, отец, сестры, они меня любят, и я всех их очень люблю. И все-таки я одинока. Мне не пришлось встретить никого, кто бы заинтересовался мною по-настоящему как человеком, позаботился о моем будущем. Никому даже не приходило в голову, что у меня может быть будущее. Если бы мне хоть раз кто-нибудь сказал «учись»... Если бы раньше я знала, что в таком положении можно чего-нибудь достигнуть... Может быть, в двадцать пять лет не все еще поздно? Хочу учиться! Помогите мне в этом!»

Помочь взялась Александра Ивановна, наша старая учительница из костно-туберкулезного отделения. Она послала Марите учебники н заочно начала с ней заниматься. За год Марите сделала большие успехи, а потом стала сдавать в школе экзамены экстерном — за каждый год по два класса. Среднюю школу Марите окончила с медалью. Сейчас учится в университете. Совсем недавно опубликована ее первая работа — она перевела на литовский мою книжку. А я снова и снова вчитываюсь в строки ее первых писем:

«...Думала, не ответите, а получила — и не могла поверить, что без колебания протягиваете мне руку. Ваше письмо прочитала вечером, и оно подействовало так, что не могла уснуть до утра. Страшно мне и хорошо! И я буду выполнять все ваши советы, все наказы. Может быть, у меня нет способностей, но ведь и трудом, одним только трудом тоже можно кое-чего достигнуть. Я твердо решила — буду работать и учиться. Работа уже нашлась — делаю нарядные ленты для магазина художественных изделий. Буду изучать русский и литовский, чтобы потом переводить на свой родной язык русскую прозу, которую люблю больше всего на свете...

...Получила письмо от учительницы Александры Ивановны. Что за люди живут на свете! Какое письмо она мне написала! И учебники тоже прислала. Уже начала заниматься — вчера писала по ее заданию сочинение...

...Я еще не начала по-настоящему работать, а уже появился какой-то своеобразный темп жизни. Всегда я с ненавистью встречала осень и ничего не имела против того, чтобы вместе с природой умереть и самой. Сырость, грязь, голые деревья — даже в окно смотреть тяжело. А в этом году все иначе! Давно отзвенело лето, давно за окном слякоть и дождь, а мне радостно. Да и некогда думать об «абстрактных вещах» — думаю только о том, как бы успеть побольше сделать...

...У нас зима — за окном белые поля, белые деревья. Красиво!..

...Слушала Девятую симфонию Бетховена. Сидела одна в темноте и не знала, живая я или мертвая. После такого концерта, наверное, не было ни в одной семье ни ссор, ни обид, ни дурного настроения...

...Снова идет весна, скоро зацветет мой вишневый сад. «Выползла» на крыльцо — ласкает лицо весенний ветер, пахнет землей, поют скворцы... Хорошо!..

...Теперь у меня почти все время хорошее настроение. Я работаю и, значит, чувствую себя Человеком. Жить интересно и я живу и радуюсь всему, — ведь не каждому удается пожить на Земле, правда?..»

Конечно, Марите, правда!

Теперь уже мои товарищи помогали не только мне одной, но и тем, кто обращался ко мне за помощью, поддержкой, советом. Мне приходилось связываться с различными организациями, с редакциями газет. Не всегда и не везде находила я отклик. Зато не было для меня большего счастья, чем видеть, как люди откликаются. Были письма, в которых обращались за поддержкой не ко мне, а прямо к моим товарищам, в коллектив, где они знали, я работаю, — люди поверили в его силу. И не ошиблись. Всегда радостно видеть, как люди откликаются на человеческую беду, пускай даже не на твою, пусть на чужую. Но было радостно вдвойне оттого, что чужая беда находит отклик в моем коллективе, у моих друзей и товарищей. И помогали они людям не по служебному долгу и не в порядке исполнения общественных поручений, а просто потому, что не могли поступать иначе.

«...Дорогие товарищи, дорогие друзья Ирины! Не знаем даже ваших имен и фамилий. Шлем вам привет из далекой Абхазии и большую благодарность за нашу Раю, за то, что откликнулись, не дали ей пасть духом, устроили в московскую больницу и навещаете ее. Ведь у Раи нет ни отца, ни матери, только старая бабушка все плачет по ней, но слезами-то горю не поможешь. Рая была разочарована в людях, не верила в добро, теперь она думает по-другому и пишет: «Видно, есть на свете хорошие люди, ошиблась я, ведь я им всем чужая, а они отнеслись ко мне, как к родной». И это, наверное, самое лучшее лекарство для Раи, она пишет, что ей уже лучше, и верит, что поправится...»

Так входило в мою жизнь и в жизнь моих товарищей множество человеческих судеб. Так появлялись у меня новые друзья. Из редакции телевидения мне передали письмо из Гомеля от двадцатитрехлетнего комсомольца Михаила Тенюты:

«...Пять лет назад во время производственных занятий в школе я получил травму. Болезнь приковала меня к постели, оторвала от друзей, от работы. За пять последних лет у меня не было радости и, наверное, никогда не будет. Такое было у меня предчувствие. Но вот я узнал о том, что упорством и настойчивостью можно и в таком положении добиться возвращения в жизнь. И я возненавидел себя за малодушие и отшельническую жизнь, которой жил все эти годы, за потерю веры во всех и во все. И понял, что жить в одиночестве, без работы, дальше невозможно. Вы зажгли огонек в моей груди. Он пока еще только мерцает и нуждается в поддержке. И вас я прошу, помогите мне! Теперь я буду думать только о хорошем и жить с целью впереди...»

Так завязалась моя переписка с Мишей. Сначала нас было двое. Потом в борьбу за Михаила включились мои товарищи по работе, сотрудники Центрального телевидения, работники ЦК ВЛКСМ, Гомельское телевидение и радио и, наконец, моя родная транспортная газета «Гудок», которая и добилась успешного завершения всего дела. Газета опубликовала нашу с Мишей переписку, а это вызвало новый поток писем ко мне и к Мише. В борьбу включались все новые люди. Речь шла о судьбе Миши, о его возвращении в строй. Равнодушные не понимали, разве прикованный к постели человек может работать? А что человеку всего двадцать три года, что у него живая душа и молодые здоровые руки, истосковавшиеся по делу, это не принималось в расчет.

Миша писал мне: «У нас, молодых, жажда жизни так велика, что, если бы только дали возможность, мы бы, наверное, даже лежа в постели, горы свернули. Сколько понаделали бы мы добрых дел...»

Как тут было не вспомнить слова Николая Островского: «Физически потерял почти все, остались только непотухающая энергия молодости и страстное желание быть чем-нибудь полезным своей партии, своему классу ».

Но равнодушные не хотят верить в нашу жизнедеятельность, в то, что добрые дела на общее благо можно вершить, даже когда болезнь на всю жизнь уложила тебя в постель. Равнодушные закрыли перед Мишей двери в институт. Им не понять было, сколько упорства, воли, настойчивости может быть в таких, как он: болезнь, как и всякое испытание, гнет только слабых, сильных же духом она закаляет.

Борьба за судьбу Миши шла долго. И нас было много. Такая армия могла бы спасти не одного. Но ведь тем и страшны равнодушные, что борьба с ними требует слишком больших душевных затрат... Мы оказались сильнее, ибо за нами стояла правда. Наконец я получила от Миши письмо, которого так долго и с таким нетерпением ждала:

«...Спешу сообщить вам, что мы переехали из подвала в отдельную светлую квартиру со всеми удобствами. Сразу жить стало легче! И вообще за последнее время в моей жизни произошло столько радостных событий, что даже не верится. Я работаю! Коллектив очень хороший, все стремятся мне помочь. За один только месяц я сам — представляете, сам, своими руками! — отремонтировал семьдесят будильников. А после работы меня ждут учебники, приходят ребята из педагогического института, и мы начинаем заниматься — готовлюсь в институт. Если раньше я не знал, куда девать время и зачем жить, то теперь времени мне не хватает, а живу я просто здорово!»

И вот новое известие от Михаила — он студент!

Я обрела в переписке друга — горьковчанина Павла, человека трудной судьбы и большого мужества. Бывший учитель, бывший директор школы, бывший секретарь партийной организации. Так все настоящее, все, чем жил и был счастлив человек, все в один день стало «бывшим». Болезнь обрекла его на неподвижность. Остальное завершило равнодушие — человека забыли. И тогда он оказался оторванным от работы, от жизни — в тридцать пять лет... Все это было очень страшно, а оказалось, что требовалось совсем немного — только напомнить о нем. И тогда все всполошились — как такой человек мог стать ненужным? Никому не нужным. Даже семье. Ибо болел он долго и трудно, а не каждый и не каждая умеет ждать.

И вот его пригласил педагогический институт работать со студентами-заочниками. Да, тот самый институт, где он учился когда-то. И все, чему научился, Павел отдал молодежи. Отдал даже больше, чем взял, потому что отдача — это всегда то, что человек взял, помноженное на его способности, на щедрость его души. Наверное, труд его теперь был еще нужнее, чем прежде, когда он был здоровым, ибо никакая, даже самая мудрая, книга не способна увлечь молодежь так, как живой пример мужества...

Павлу становилось все хуже. Один удар судьбы следовал за другим, отнимая все больше душевных сил. И все-таки он превозмогал боль, не сдавался, работал — до конца!

В ответ на посылку с лекарством из Москвы — его раздобыли мои товарищи — Павел писал: «Мое главное лекарство у меня теперь есть — я работаю! Я больше не влачу жалкое существование больного. Я живу, ибо работать — это и значит жить. Полнота человеческого счастья захлестывает меня, я готов обнять весь мир...»

Мы оба верили в то, что так необычно связавшая нас дружба будет светить нам долго-долго. Но болезнь распорядилась иначе. Нам так и не суждено было встретиться.

У нас остались только письма. Но ведь и в письмах можно дать друг другу столько, сколько не все умеют давать, живя рядом...

 

2

 

Иногда на вопросы одних я находила ответы в письмах других.

Почти одновременно получила я два письма — от юношей, больных с самого детства. Один писал, что он очень одинок, что у него никогда не было ни друзей, ни товарищей: «В детстве мальчишки только смеялись надо мной». Другой в своем письме рассказывал: «Ребята с большой охотой приходили ко мне играть в шахматы и шашки, слушали рассказы, вычитанные мною из книг, и платили мне своей искренней дружбой. Прошли годы, но дружба наша не прервалась. Они по-прежнему приходят ко мне и делятся своими радостями и горестями».

Два человека — две судьбы, внешне одинаковые, а по существу разные. Почему? Разные люди рядом с ними? Ну, а сам человек, как он себя ведет, оказавшись в беде? Все чаще задавала я себе этот вопрос, читая такие письма. Конечно, речь идет не о той беде, что обрушивается неожиданно, как шквал, сметая все на пути. Или, по крайней мере, не о первых ее минутах, днях, неделях — тут уж, быть может, и не до размышлений. Но ведь, бывает, беда сопутствует человеку долго, иногда целую жизнь. С такой бедой, хочешь не хочешь, а надо свыкнуться, примириться. И при всем этом жить. Жить не как-нибудь, а — Человеком!

Ответ на этот вопрос я нашла в письме Гали. Она рассказывала, что тоже болеет с самого детства и что до последнего времени чувствовала себя очень одинокой. Правда, прикрепил к ней райком комсомола шефов-комсомольцев, но они приходили нечасто — ведь у них работа, учеба и еще много разных дел и забот. Галя, у которой все время было свободным, жила в постоянном ожидании очередного визита и обижалась на то, что ребята уделяют ей мало внимания. «Я все время ждала от них чего-то, ждала, чтобы они каждый раз приносили мне радость. А они приходили (всегда с гостинцами, конечно) и не знали, чем и как меня развлечь. Боялись пошутить лишний раз, боялись засмеяться — ведь они все время чувствовали себя рядом с больным, несчастным человеком, которому положено выражать сочувствие. Потом я подумала: а почему я все время жду, что вот ко мне придут, принесут мне радость и для меня что-нибудь сделают? А, может быть, попробовать самой кое-что сделать для других?» И Галя, как могла, добралась на костылях до райкома. «Ребята, — сказала она, — скучно мне сидеть все время без дела. Дайте какую-нибудь работу, ну хотя бы что-нибудь переписать!»

Гале дали переписать какие-то списки. Потом дали еще поручение. Так и пошло...

Комсомольцы все чаще стали приходить с поручениями домой к Гале. Им нужна была ее помощь. Теперь уже они не сидели возле больного человека с сочувствующими лицами. Галя стала их товарищем по работе, их объединило общее дело. И квартира ее стала походить на комсомольский штаб. Уже не боялись ребята рассказывать самые веселые истории. И Галя смеялась вместе с ними. Началась новая, интересная, полнокровная жизнь — Галя стала нужной людям!

Бывает порой — человек заболевает, теряет трудоспособность, становится инвалидом, и словно вживается в него вместе с болезнью сознание, что ему на роду написано быть потребителем. Тем самым он только утяжеляет свою и без того тяжелую участь.

Если бы были такие весы, на которых можно было бы взвесить, сколько труда, времени,  душевных сил отдала Галя комсомольской работе и сколько радости получила взамен: ведь наверняка вторая чаша перевесила бы первую! Но в том-то и дело, что весов таких не существует, а люди в этих случаях не взвешивают, не рассчитывают, не ждут благодарности или отдачи. Оттого, наверное, отдача всегда и приходит.

Разные письма получаю я от больных людей. «Живу с сестрой и ее семьей. Скучно нянчиться с чужими детьми»,— жалуется девушка-инвалид. Трудно ждать радости от детей, которых считаешь чужими. Другая больная девушка, та самая Марите из литовского колхоза, пишет: «...Вот и племянник пошел в школу. Учимся с ним из букв складывать слова — интересно открывать ребенку новое, неизведанное, следить за его ростом и незаметно вкладывать в его душу что-то свое...»

Читаешь такие строки и веришь: нет, не иждивенкой живет в семье Марите! Это ее светом греются здесь люди, ее близкие, под ее добрым оком растут дети. И не обидит ее и не даст в обиду мальчишка, в которого вдохнула она свою любовь.

Бесконечно разнообразны и сложны жизненные испытания, с которыми может встретиться человек. В борьбе с ними люди полнее всего раскрывают себя, ярче всего проявляют свою истинную сущность. Наверное, нет смысла — да и вряд ли возможно — учить, как следует жить человеку, попавшему в беду: ведь каждая мать готовит своего ребенка к счастью. Наверное, надо научить человека жить вообще. И если в обычной жизни человек щедр сердцем, тогда никакое несчастье не сделает его скупым. И если привык он жить созидателем, никакая болезнь не сделает его иждивенцем. Ну, а если не научили человека этому в детстве, как тогда? Есть такое хорошее слово — самовоспитание. Ведь учат не только родители, школа, учителя — учит еще и жизнь. Без людей человек не может, а с людьми нужно уметь жить.

...Живет на Урале Нина Вишнякова. На нее, пятилетнюю девчонку, обрушилось в войну тройное несчастье — погиб на фронте отец, умерла мать, а саму Нину тяжелая болезнь навсегда приковала к постели. Большая, непреходящая беда досталась ей на всю ее жизнь. И не было рядом матери, которая могла бы утешить, согреть своим материнским сердцем. Не было умной и доброй руки отца, которая наставила бы на верный путь. Больничные палаты, детский дом, дом инвалидов. И тепла настоящего домашнего очага она так и не познала. И все-таки на долю Нины выпала не только беда — было у нее немало радостей. Потому что живет в ней мужество. Любовь к жизни. Вера в людей. Вот это и сделало ее сильной. И потому были (и еще будут) победы — маленькие и большие. Она окончила школу, потом — заочно — факультет журналистики Свердловского университета, стала работать в Свердловской областной молодежной газете. А сколько друзей у Нины — со всех концов страны приходят к ней письма! Да разве одной, без помощи людей, одолеть бы ей такую беду? Но только и сама она умеет первой прийти на помощь другим...

Недавно Нина Вишнякова завершила работу над сборником очерков о людях трудной судьбы: ни строчки о себе, все — только о других. Нина вышла в число победителей литературного конкурса имени Николая Островского.

У каждого из нас особое, свое собственное, только ему присущее отношение к книгам. Есть такие, у кого любимая книга на разных этапах жизни разная. Есть такие, что и не задумываются над тем, какая из книг любимая. Просто любят читать. А есть... Помню, как полонил меня в детстве горьковский Данко, вырвавший из груди сердце, чтобы оно светило людям. С тех пор входили в мою жизнь новые любимые книги, любимые герои, любимые писатели. Но Горький был и остался единственным, «заветным». И в минуту одиночества (у кого же из нас, даже самых общительных, не бывает таких минут!) или тихой грусти (кому из нас, даже самым счастливым, не о чем погрустить!) рука тянется к томику Горького:

«...И никогда не искал я внимания людей ко мне, ибо не то ценно, что мне дадут, но только то, что я могу дать... И не делился я с людьми слезами и стонами, но всегда отдавал им все богатства смеха и радостей моих...»

 

3

 

Как-то старшеклассники соседней школы пригласили меня на шесть дней зимних каникул в свой туристский лагерь. Они построили его сами. Лагерь расположен на Оке, в хвойном лесу. Увидеть хотя бы еще разок в жизни зимний лес было моей давней мечтой. Приглашение ребят было неожиданным и радостным для меня. Кое-кто из близких поддержал идею ребят и советовал ехать, другие — отговаривали, боясь риска. Но меня уже так неодолимо влекло в это заманчивое «путешествие», что я поехала.

Ребята позаботились о том, чтобы переезд был для меня полегче, и, к моему великому огорчению, выпросили санитарную машину — сами они ехали в автобусе.

И вот я в дороге. Подавляя любопытство, стараюсь не смотреть в окно. Хочу, чтобы самые первые мои впечатления были там, в лесу, среди ребят, и чтобы именно там начался мой праздник. Рядом со мной в машине старшая пионервожатая Элла Сорокина. Понимаю, что самое трудное взвалила на свои плечи именно она. С Эллой я познакомилась совсем недавно, но уже знаю о ней главное — на нее можно положиться, она умеет быть другом.

Лежу, прикрыв глаза. Дорога кажется дальней. Наслаждаюсь легким покачиванием машины, наслаждаюсь ездой...

Но...стоп! Приехали. Учащенно забилось сердце — сейчас увижу зиму, по которой так истосковалась за годы болезни. Машину сразу окружили ребята, помогли выбраться, хотели перенести в дом. Но нет, все должно быть так, как мечталось, — я должна пройти эти несколько шагов сама. И вот я уже стою на земле, опираясь на палку или чью-то руку, но все-таки сама стою на земле! Морозный воздух обжег лицо, на миг перехватило дыхание, ослепила белизна снега — такой белизны я не видела даже в больничной палате. И вслед за всем этим непривычное ощущение простора: ух какая ширь! Нестерпимо захотелось нагнуться, приложиться губами к снегу. Ребята словно угадали мое желание — ко мне протянулось сразу несколько рук с горстями снега. Я или не знала до сих пор, или успела забыть, что снег так удивительно пахнет... И всю меня заполнило чувство счастья, беспредельного, как простор вокруг, — оттого, что есть на свете такая вот снежная родная земля, и лес, и славные эти ребята, которые так щедро делятся со мной всем, чем богаты. С этой минуты счастье уже не покидало меня все дни, проведенные здесь. Так началась наша лагерная жизнь.

Мы разместились в низком бревенчатом доме, разделенном на три комнаты. В нашей комнате было тесно, койки почти все составлены вместе, девочки спали рядом, вповалку. Мне как гостье выделили отдельную кровать и положили под самое теплое одеяло.

За ночь я отдохнула, а утром мальчики вынесли мою койку прямо в лес. Мне повезло — погода стояла теплая, безветренная. Мелкий снежок все сыпал да сыпал на землю, на мою кровать, на лицо. Иногда я ловила снежинки ртом, как когда-то я детстве. Я лежала, закутанная в одеяла, зачарованная красотой зимы, отрешенная от всего тяжелого, успокоенная тишиной спящего леса.

И только к обеду внесли мою койку в дом. Обед готовили ребята сами — лагерь на полном самообслуживании. Сами пилят и колют дрова, топят печи, носят воду, готовят, убирают, моют, и все — весело, с огоньком, с задором. Именно в таких походах ребята ближе всего узнают друг друга, вместе преодолевают трудности, впервые становятся самостоятельными. И именно здесь развивается у ребят незаменимое в жизни «чувство локтя». Элла, которая руководит в школе туризмом, говорит, что тех, кто думает только о себе, кто не придет на выручку товарищу, кто схитрит и трудную работу попытается спихнуть на плечи другого, таких ребята в следующий поход ни за что не возьмут. А как физически закаляет такая жизнь ребят!

Я видела, как в мороз умываются они ледяной водой, обтираются снегом, ходят почти раздетые на лыжах...

Незаметно за окном стемнело, наступал вечер. А жизнь в лагере не стихала. Из Москвы ребята привезли магнитофон. Но танцуют они мало, больше поют, зачастую под гитару. Ребята втягивают в хор и меня, разучивают со мной новые песни. Пою я хоть и плохо, но громко, не стесняясь, как не пела уже давно. И так же не стесняясь, до неприличия громко смеюсь: я забыла не только свою болезнь, но и свой возраст! Смех и песни — это запомнится так же навсегда, как и зимний лес...

На следующий день после завтрака ребята снова вынесли мою койку в лес, а сами ушли на лыжах. Снег сегодня падает крупный. И все метет, метет. Скоро моя кровать будет, наверное, похожа на снежный сугроб. Придется сушить одеяла у печки вместе с лыжными куртками ребят. Я по-прежнему наслаждаюсь покоем. Время от времени ко мне подходит кто-нибудь из дежурных, поправит одеяло, осторожно снимет с лица снег, спросит, не надо ли чего. Выходит и садится около меня Элла. Она учится в педагогическом институте, ей двадцать пять. В свое время она поступила на дневное отделение, но потом перевелась на вечернее и пришла работать пионервожатой в школу — в ту самую, что окончила сама. И, как я понимаю, стала душой школьной жизни.

Вообще выпускники этой школы долго-долго поддерживают самую тесную связь с ней. По-прежнему живет интересами школы и Наташа Муратова, которая познакомила меня с ребятами. Окончив школу, она поступила на вечернее отделение Института международных отношений и одновременно стала работать переводчицей в нашем институте. Живя поблизости, Наташа часто заходила ко мне — сначала по делам, связанным с работой, а потом уже просто так, навестить, поделиться событиями студенческой жизни. И очень скоро за девичьим очарованием мне отрылся ее глубокий внутренний мир. Наташа — тоненькая, хрупкая, у нее большие распахнутые глаза, такие глаза не разучатся удивляться до самой старости. Встречи с Наташей для меня — всегда радость...

А первыми пришли ко мне восьмиклассники и коротко объяснили цель своего визита: «Мы узнали, что вы получаете много писем от людей, которым трудно. Дайте нам несколько адресов, мы хотим помочь в вашей переписке».

От такой помощи я никогда не отказываюсь. И вот уже в разные города полетели теплые, душевные ребячьи письма. Кого-то поздравили с днем рождения. Кому-то достали и отправили дефицитное лекарство. Для кого-то, упавшего духом, подобрали книги о мужестве... Так, в общих с ребятами делах, и родилась наша дружба. Ну, а однажды они пришли ко мне в канун Нового года, прямо со своего школьного вечера — нарядные, веселые, с песнями, с елкой...

Постепенно я все ближе знакомлюсь в лагере с ребятами. Рядом со мной одинадцатиклассница Гана Иоффо — секретарь комсомольской организации. Пожалуй, и красивой-то ее не назовешь, а вот улыбнется — и всем вокруг тоже хочется улыбаться. Она веселая и много поет. Вместе с мальчишками прыгает с крыши в сугроб, бросается снежками, дурачится. Но вот сказала она что-то серьезное, и все, также посерьезнев, слушают ее. Она пользуется у ребят авторитетом, и вот уже второй год ее выбирают комсомольским вожаком.

По другую сторону от меня — кровать Ирочки Любицыной. Она здесь самая младшая, ее взяли с собой старшеклассники как председателя совета пионерской дружины. К Ирочке я особенно привязалась. Она всегда неожиданно оказывалась рядом, как раз тогда, когда мне нужно взбить подушку, поправить одеяло или помочь одеться, хотя «официально» забота обо мне возложена на дежурных. Я, много лет прожившая в больницах, подумала: наверное, станет врачом. Ошиблась — Ира уже выбрала другую профессию, и тоже очень гуманную: мечтает стать адвокатом. Ира считает, что нет на свете безнадежно плохих людей и что нужно только помочь человеку найти в себе хорошее. Даже преступнику...

Напротив меня — десятый класс, а в самом дальнем конце разместились девятиклассницы. Эти — тоже еще совсем девчонки, озорные, смешливые. И поют звонче всех. В этой школе вообще много поют. У них своя музыкально-хоровая студия. И эстрадный оркестр «Рыжик». Школьные вечера и даже торжественные собрания начинаются с песен...

Я смотрю на ребят и думаю, какие они все разные и какие разные у них характеры, вкусы, наклонности. И все же есть в них что-то очень общее, роднящее всех, делающее их даже похожими друг на друга. Это общее — как раз то, что составляет основу дружного, здорового коллектива, и прежде всего само чувство коллективизма. Кто-то привез с собой банку варенья, и вот уже переходит она из рук в руки, пока не становится пустой. Так же и с одеждой: кто-то приехал в изящной кожаной курточке, а кто-то в простом стеганке, но все перемешалось — тут нет «моего» и «чужого».

Меня, конечно, привлекает больше всего еще одна и, как мне кажется, тоже общая для всех черта — доброта. Может быть, это потому, что я так сильно нуждаюсь в ней.

Часто приходится слышать, что молодости свойствен эгоизм. Так и бытует выражение: «Молодость эгоистична». Я всегда знала, что это неправда. Напротив, именно молодость и щедра! В молодости человек стремится разделить свое счастье со всеми, сделать так, чтобы все вокруг него были счастливыми. Доброта присуща юности так же, как стремление к подвигу. Доброта ребят становится действенной, если она направляется умной и чуткой рукой взрослого.

Здесь, находясь среди ребят, я отчетливо поняла, что доброта, как и любая другая черта характера, воспитывается. Как бы между прочим Элла когда-то давно предложила сходить в расположенный поблизости дом престарелых. И теперь ребята бывают там каждый раз, когда приезжают на каникулы в лагерь. Наверное, если бы я спросила, не подшефный ли это их дом, ребята удивились бы. Никакой не подшефный. Они ходят туда просто так, проведать одиноких людей, и вносят в их дом праздник. Споют песни, устроят небольшой концерт. А потом люди будут жить этим праздником долго-долго.

...С мальчиками я познакомилась только на улице. Я лежала закутанная в одеяла, а они уходили в лес на лыжах, или носились друг за другом, играя в снежки, или прыгали по очереди с крыши в сугроб. К тому же мы немножко стеснялись: они — меня, ну а я — их. Так и не удалось мне узнать, кто же из них так позаботился об устройстве всех тех мелочей быта, которые здоровым людям должны казаться совсем незначительными и без которых для меня пребывание в лагере было бы невозможно.

...Вечерами мы подолгу разговариваем с ребятами. В семнадцать лет кажется, что можно и должно совершенно категорично ответить на любой жизненный вопрос, вроде того, «что такое любовь?» или «для чего живут люди?» В сорок понимаешь, что далеко не на все вопросы можно ответить «да» и «нет» и, кроме белого и черного, есть еще множество других цветов и оттенков. Нет, это не были вечера вопросов и ответов. Мы беседовали и даже спорили на самые разные жизненные темы, говорили о книгах, стихах, о выборе профессии, о дружбе.

Часто слышишь жалобы взрослых, что вот-де сейчас девочки, не успев вырасти из школьных фартуков, уже сооружают модные прически и ходят в школу с маникюром. Живя среди ребят, я поняла, что они взрослеют раньше, чем взрослели мы, не только прическами. Теперь они гораздо раньше созревают интеллектуально и знают куда больше, чем знали в их годы мы. А ведь им не пришлось пережить и малой доли всего того трудного, что было в жизни у нас...

За разговорами, песнями, играми незаметно наступала ночь, и я засыпала крепким здоровым сном, каким не спала уже много лет.

В самый последний день меня не вынесли в лес: стоял такой мороз, что даже пылающие жаром печи не могли обогреть помещение. Ребята отдали мне все самое теплое, я почти не противлюсь этому — лежу, а надо мной беспокойные, вопрошающие глаза ребят: как я себя чувствую? Нет, я должна «продержаться»! Потихоньку от я них глотаю сульфодимезин.

Накануне отъезда особенно много поем. И снова разговариваем. Шесть дней пролетели как один. Так бывает только тогда, когда живешь очень интересно...

И вот меня снова покачивает в машине. Неотрывно смотрю в запорошенное снегом окно — хочется продлить чудесную зимнюю сказку, подаренную мне детьми. За окном слегка вьюжит, жаль, что я защищена стеклом от непогоды и свежий ветер не ударяет в лицо.

А дорога все тянулась и тянулась. Я увозила с собой в памяти красоту зимнего леса, увозила тепло детских сердец. Уезжала какая-то обновленная, словно помолодевшая. И думала о неиссякаемых возможностях человеческой души. Ведь если тридцать пять подростков смогли сделать меня, прикованную тяжелой болезнью к постели, на шесть дней совершенно счастливой, — нет, не на шесть дней, они сделали меня счастливее намного вперед, — значит Человек может все!

И еще думалось, что ребята эти сделают много-много добрых дел, принесут счастье не одному человеку, сотворят в жизни не одно чудо. И наверняка сами будут счастливы, ибо человек, приносящий счастье другим, не может быть несчастлив.

 

4

 

Так в мою жизнь снова вошли дети. Не мною рожденные и не мною взращенные, а все-таки — мои! Ибо теперь-то уж в каждом из них живет частичка моей души. И если осталась я жить после той страшной минуты, когда перестало биться сердце Валерия, то, наверное, потому, что они сумели уверить меня в том, что кому-то в жизни я еще нужна. Они заполнили ту пустоту, которая неизбежно образуется в душе каждом бездетной женщины, если только она не сумеет впустить в свою жизнь чужих детей.

Пожалуй, уже и не бывает в моей жизни событий, в которых не участвовали бы ребята.

...Мама — у постели больного отца. А возле меня, в больнице, по очереди ребята. Впрочем, они ухитряются проходить через приемный покой и все вместе — человек десять сразу. Это — девочки после уроков химии, все в белых халатах: их пропускают, приняв за сестер-практиканток. Они считают себя ответственными за меня и на правах близких — ведь мама не может прийти — разговаривают с врачом.

А когда после трудной и долгой зимы меня нужно было перевезти за город, на дачу, ко мне, не сговариваясь, пришли мальчики — большие, уже окончившие школу, спортсмены, атлеты, а с ними и семиклашки. Я не просила о помощи ни тех ни других. Старшие грузили вещи, младшие помогали и влюбленными глазами смотрели на старших — какой же мальчишка не мечтает быть сильным? Хорошо, когда он учится быть еще и щедрым...

Наверное, дружба со мной стала традицией — приходят ребята, что окончили школу два, три года назад. Приводят ко мне новых своих товарищей — студентов. А на моих глазах подрастают другие. Когда я познакомилась в лагере с Ирочкой Любицыной, ей было тринадцать. И вот уже нет ни золотистой челки, ни красного галстука на груди: Ира в этом году окончила с золотой медалью школу.

Я все никак не могу избавиться от постоянного желания видеть всех хороших людей врачами и уговариваю ее стать врачом. Но Ира не поддается — нельзя изменять мечте! Она поступила на юридический факультет Московского университета. Видно, каждый должен быть на своем месте...

Да, без ребят жить было бы для меня гораздо труднее...

Помню, страна готовилась к двадцатилетию победы над фашистской Германией. В Менделеевском институте, где до войны учился мой старший брат, должен был состояться митинг, посвященный закладке памятника воинам-менделеевцам, павшим в боях за Родину. Памятник сооружался на средства студентов и преподавателей. Павел Мушулов, один из товарищей Миши, возглавивший это дело, пригласил меня выступить перед молодежью:

— Машина подъедет к самой трибуне, и ты скажешь всего несколько слов — тебе придется продержаться на ногах минут пять, не больше.

Мне надо сказать им, молодым, не пережившим войны, нечто очень важное и для меня и для них. И снова — в который раз — я перелистываю пожелтевшие странички Мишиных дневников:

«...Что значит — Родина? Это — мои горы, мои деревья, мои сестры, мои друзья, мои любимые...

...Как не гордиться такой страной, как наша! Страной, которая творит новый мир, нового человека... Смотришь на небо и радуешься, что над моей страной оно самое высокое — его подняли мои летчики, мои герои-стратонавты...

...Героизм — явление народное. Народ создает героев так же, как легенды, сказки, песни...»

На машине приехала за мной Таня Шарова, самый близкий друг Миши, друг нашей семьи. Верная его памяти, каждый год в день его рожденья приходит она к нам, ставит возле его портрета свой букет цветов и делит с нами часы воспоминаний.

...Когда-то Миша сказал Тане:

— Ты здоровая девушка и почему-то не занимаешься спортом: сама себя лишаешь большой радости...

Таня начала заниматься греблей уже после гибели Миши, в возрасте двадцати шести лет. И — стала мастером спорта...

И вот митинг. Я перед тысячной толпой молодежи. На какой-то миг останавливается дыхание — отвыкла от демонстраций, митингов, собраний. Мне очень трудно стоять. Впервые в жизни я должна громко говорить о Мише... И вдруг вижу — в самом переднем ряду, совсем близко, шеренгой выстроились мои ребята. Мои! Это они пришли поддержать меня!

Звучит гимн Советского Союза. Снимается белое покрывало с камня. Первой отрывается от толпы Ирочка Любицына и бросает цветы...

Памятник был открыт через год. На открытии не довелось быть ни мне, ни отцу: он снова лежал в больнице, а у меня очередное обострение, и я не в состоянии шелохнуться. С мамой были у памятника братья, товарищи Миши и мои ребята.

...Однажды я получила письмо с Севера от тринадцатилетней Люды. Девочка писала, что мечтает попасть в лучшую московскую клинику, к лучшим профессорам: она верила, что только в Москве поднимут и вернут зрение. И еще писала Люда о большой своей обиде — за все годы болезни ее ни разу не навестили ни одноклассники, ни школьная учительница. Это письмо потрясло меня, но я не могла сразу откликнуться и помочь ей — мне самой было тогда очень худо. Письмо лежало на столике возле моей постели и не давало мне покоя. Тогда я позвала на помощь ребят. Я отдала это письмо восьмиклассникам, и ребята сами, без меня, вступились за девочку с далекого Севера. Они сделали то, чему не научила одноклассников Люды ее учительница. Ребята написали директору школы. Они поддержали девочку и отчаявшуюся в горе мать. Добивались помещения Люды в лучшую московскую клинику, не желая пренебречь ни единым шансом... Они боролись за Люду с такой энергией и с таким упорством, какому могут позавидовать иные из взрослых.

Отдавая Людино письмо ребятам, я не преследовала никаких педагогических целей. Мне просто очень нужна была их помощь. А потом пришли сомнения: имела ли я право взвалить на ребят столь трудное дело? Ведь я даже не знала, может ли помочь Люде самая лучшая московская клиника. И если болезнь ее неизлечима, если Люде так и не удастся помочь, не остудит ли такая тяжелая неудача ребячий пыл?

Поделилась своими сомнениями с Эллой. Она ответила:

— Вы боитесь сказать ребятам, что есть на свете неизлечимые болезни? Что есть в школах равнодушные учителя? Вы хотите оградить ребят от правды жизни? Но тогда кого же мы будем воспитывать? Когда и где они научатся бороться? Или вы думаете, что ребятам можно только поручать писать поздравительные открытки, а настоящее, трудное дело им не по плечу? Плохо же вы думаете о своих ребятах!

И вот я слежу — именно только слежу, ибо всецело доверяю моим ребятам, — как идет борьба за Люду. И думаю о том, что все это уже не просто доброта. Это активная доброта настоящих борцов! Не потому ли так вошло в жизнь тимуровское движение, что оно поднимало ребят на большие дела, требовало той самостоятельности, к которой стремятся дети всех возрастов, и основано было прежде всего на доверии и уважении к ним, ребятам?

Так ребята стали первыми помощниками во всех моих делах. Они стали мне товарищами — верными и надежными. И очень нужными.

...А рядом с ними живут в душе и те ребята, все те, кому нужна я. И, наверное, если бы все они были моими родными детьми, я бы так и считала, что Игорь уродился в меня: упрямый! Коли что задумает — непременно добьется. Несчастный случай привел его, воспитанника Магаданского детского дома, в дом инвалидов. И это в семнадцать мальчишеских лет! Но несчастье не сделало его ни слабым ни жалким. И когда мы вместе обсуждали его жизненные проблемы и планы, он разговаривал со мной на равных, а иногда и с некоторым превосходством более сильного — ведь он мужчина!

Теперь Игорь уже не живет в доме инвалидов. Женился. Работает. Год назад я получила от него телеграмму: «Родилась дочка, назвали Верочкой в знак нашей веры в жизнь, за которую я никогда не устану бороться». А совсем недавно Игорь прислал мне фотографию Веры и надписал: «от внучки».

Ну вот, и внучка у меня растет — хороша!

Есть что-то очень близкое мне и в Ленке. Наверное, тяга к романтике. Только Ленка пошла в своих мечтах куда дальше: я-то мечтала в ее годы о жизни на колесах, а она собирается «бродить по стране пешком, под дождем. По размокшей дороге, с рюкзаком за плечами; засыпать ночью в лесу, под рваными бегущими тучами...»

Так пишет мне Лена о своей мечте стать геологом. Позади у нее — трудное сиротское детство, наложившее на ее характер свой отпечаток. Ленка может быть доброй и колючей, замкнутой и открытой, покладистой и своенравной, робкой и озорной... Она приехала ко мне погостить на каникулы. Москва очаровала ее, но здесь, в городе, она бы не прижилась. Вечером перед сном Ленка подолгу смотрела в окно. Я думала — она любуется Москвой, городскими огнями. А Ленка смотрела на небо — только небо над ее головой было таким же, как в родной деревне. Ленка тосковала... И в письмах ее больше всего — любви к родному краю:

«...Я люблю здесь каждое дерево, каждую полянку...

...Ветер сбивает с ног, дождь бьет по лицу... После каждой бури бегу к старой липе с одной только мыслью: не сломило ли...

...Глянешь на лес — никаких особенных примет приближения весны, только позеленела кора осин и порозовели молодые побеги. Да запах волнующий и горьковатый — признак жизни в деревьях!..»

И вдруг оборвет письмо на полуслове: «Ну да все это лирика!»

И снова — о «белых березах, раскидистых кленах, рыжеголовых дубах»... «...Я люблю зимнюю дорогу и небо с рассыпанными звездами. Зароюсь лицом в подушку и слышу скрип снега под ногами...»

И снова оборвет письмо: «Ну, в общем, романтика. Говорят, это с годами проходит...»

О чувствах своих Ленка говорить не любит. Только раз написала: «Я не могу уже без вас, понимаете? Вы мне — как мать...»

И сделала меня в тот день очень счастливой...

А еще есть у меня Алеша. От него от первого услышала я это благословенное и самое желанное для каждой женщины слово: «мама»...

Когда-то, где-то, на каком-то из жизненных перекрестков споткнулся он. И — стал преступником. Но об этом мы с ним никогда не вспоминаем: Алеша отбыл наказание и свободен. В письмах он рассказывает об учебе в техникуме, о том, как строит людям дома, школы, больницы. О книгах, мечтах. О девушке, которую любит. О строгом, добром и умном наставнике своем капитане Грошеве, который там, в колонии, заменил Алеше отца, погибшего на войне...

Читать окончание повести "Жить стоит" (часть 5).


( Победишь.ру 18 голосов: 1.72 из 5 )
3434


Ирина Триус

Ирина Триус

отзыв  Оставить отзыв   Читать отзывы

  Предыдущая беседа

Следующая беседа  

Версия для печати Версия для печати


Смотрите также по этой теме:
Жить стоит. Повесть. Часть 1 (Ирина Триус)
Жить стоит. Повесть. Часть 2 (Ирина Триус)
Жить стоит. Повесть. Часть 3 (Ирина Триус)
Пять вдохновляющих причин остаться в живых (Вопросы истинные и ложные) (Оксана Задорожная, психолог )
Жить стоит. Повесть. Часть 5 (Ирина Триус)

Самое важное

Лучшее новое

Выбрали жизнь
Всего 39237
Вчера 1

Пожертвования
Из несчастного стать счастоливым
Как пережить расставание
Последние просьбы о помощи
18.03.2024
Снова готовилась неделю к контрольной и снова провал, пересдача. Так тяжело тратить силы впустую. В жизни ничего не радует, я одна, родители не поддерживают, для них это небольшая трудность, а для меня словно гладкая стена без выступов, по которой невозможно взобраться. Каждый день думаю исчезнуть...
17.03.2024
У меня очень много всего плохого, я хочу умереть и никак иначе, я никому не нужен, а ещё я в школе совсем не могу нормально учиться, мне это все надоело, очень сильно надоело, все меня достало, сейчас у меня часто болит голова, потому что у меня какая то болезнь...
16.03.2024
Я хочу умереть. Мое желание уйти из жизни не вызвано проблемами с семьей, мои родители меня любят. Я устала от бесконечной ненависти к себе, от этого чувства вины и опустошенности, от одиночества.. потому что больше не могу нормально общаться с людьми, в обществе я чувствую себя ужасно неуклюже и постоянно чего-то боюсь.
Читать другие просьбы

Диагностика предрасположенности к суициду



Книги для взрослых


Онлайн курс повышение самопринятия

Мы протягиваем руку помощи тем, кто хочет помощи. Принять или не принять помощь - личное дело каждого.
За любые поступки посетителей сайта, причиняющие вред здоровью, несут ответственность сами лица, совершающие эти поступки.

© «Победишь.Ру». 2008-2021. Группа сайтов «Пережить.Ру».
При воспроизведении материала обязательна гиперссылка на www.pobedish.ru
Настоящий сайт может содержать материалы 18+