Зашел я недавно в один незнакомый Храм на всенощную. Давно хотел в нем побывать, да к началу службы опоздал, уж утреня началась. Встал поодаль, в сторонке, чтобы никому не мешать. Прихожан не много и все стоят молятся в полумраке, а один мужчина у солеи стоит на коленях, да таким он мне знакомым показался…
Вот и диакон вышел на амвон, включили свет. Мужчина встает с колен и… я глазам своим не верю, это же наш институтский комсорг и отъявленный безбожник Василий, и фамилия-то у него – Неверов. Уж как я достоял службу, не знаю. Не до молитв мне было. Вспомнил и институт наш, и собрание комсомольское, на котором решали об исключении меня из института. И как Василий говорил о том, что не место рядом с нами тем, кто ходит в церковь и не хочет вступать в комсомол.
Но вот закончилась служба и, как во сне, подхожу, беру его за локоть и тихо зову: «Василий!». Оборачивается, взгляд мягкий, еще молитвенный, отпрянул назад от неожиданности: «Ты!». И вдруг упал на колени, обхватил мои ноги и заплакал: «Прости!». «Ну что ты, Вася, вставай, на нас люди смотрят. Бог тебя простит, я уж забыл все». Помог ему подняться. «Пойдем ко мне в гостиницу, поговорим». Дорогой больше молчали, ограничиваясь дежурными фразами: где работаешь, есть ли дети, да как живешь. А у меня в голове лишь один вопрос: «Как это наш Вася Неверов стал верующим?».
Ну, вот мы и в тепле номера. Наконец, дежурная по этажу принесла чай, и Вася потихоньку стал оттаивать. Я не торопил его, видел, как ему тяжело и как необходимо выговориться.
«Я хоть и виноват перед тобой страшно»,- начал он, - «А все же благодарю Бога за тот случай. Ведь и моя жизнь после того, как тебя исключили из института, изменилась и очень быстро.
Спустя месяц почувствовал я, что стало мне тяжело заниматься. Не идет наука в голову, как бы тупеть начал. Простых вещей понять не могу. С горя выпил раз, другой, а на третий в общежитии меня пьяного декан поймал, и на следующий день из комсоргов меня выгнали – единогласно. А я еще больше запил. Весеннюю сессию, конечно не сдал. Но дали мне возможность пересдать осенью. Собрался я с мыслями. Взял учебники и поехал в деревню к бабке своей по матери. Уж несколько лет звала к себе отдыхать. Вот и поехал я на вольные хлеба да на свежий воздух, к пересдаче готовиться.
Да как вошел в дом-то, так и обалдел. Баба Нюша-то моя, верующая оказалась. В доме-то иконы висят и даже лампадка. Вот, думаю, отсталый элемент, а еще родственница, придется с ней работу провести.
Вот и стал я на нее наседать: «Ну, где твой Бог, бабка, где? Его же никто никогда не видел». А баба Нюша говорит: «Так Он ведь вокруг нас, Васенька, все видит и все слышит, и как ты богохульствуешь, тоже. А видеть мы Его не можем, потому что грехов у нас много, а видеть только с чистым сердцем можно. Но зато можно видеть нам грешным дела Господни и чудеса Его». Я так и закипел: «Какие такие чудеса? Ты их видела?» – «Так чудес-то много. Вот и исцеления по молитвам, и иконы мироточивые…». Я так и взвился, даже взвизгнул: «Да как ты веришь таким бредням, это попы мажут, народ дурачат…». Бабушка только крестилась, но мне не перечила, уж очень она смиренная была. И стал я думать, как же мне отвлечь мою бабку от религиозного дурмана.
Ну да недолго я думал. И вот в одну ночь я решился приступить к осуществлению своего плана. Баба Нюша-то рано вставала. Уж в пять часов на ногах – молитвы читает. А я встал и того раньше. Бабушка спала, а я подошел к иконам, взял заранее приготовленное перо, окунул его в лампадку, да и мазнул по иконе, уж как потом я узнал, Владимирской Божьей Матери. Да так хорошо получилось, как будто плачет она… Лег я опять, как бы и не вставал, а сам от предвкушения заснуть не могу, все представляю, как разоблачать буду.
Проснулся я, а в доме все прибрано, на иконах новое полотенце, занавесочки свежие шуршат. На столе молоко, хлеб, картошка, это завтрак для меня. А бабушка, видать, еще в церкви. Сел я к столу, только хлеба откусил, бабушка пришла и с места затараторила: «Ой, Васенька, с праздником тебя, сегодня ведь – Илья пророк! А у нас-то радость какая – Матушка-то Божия заплакала. Я уж отцу Ферапонту сказала, да он велел никому пока не говорить, а завтра сам придет. Ты уж, Вася, меня не подводи, никому не сказывай». Я аж чуть не поперхнулся. Ну, думаю, ладно, завтра я вам устрою чудо.
На следующую ночь бабушка почти не спала, все молилась, и все же мне удалось повторить свою операцию. И вот настало утро решающего дня. Бабушка из церкви чуть ни бегом прибежала: «Ой, Васенька, сейчас Батюшка придет. Уж ты, прошу тебя, не ругайся при нем». А я думаю: «Ладно, бабка, как бы вы ругаться не стали». Ну вот и Батюшка пришел. Подошел к иконам, перекрестился и, со словами «Благослови, Владычица», приложился к Богородице. «Ну что же, мать. Будем служить молебен»,- сказал отец Ферапонт и стал доставать Евангелие, требник, кадило. Тут-то и вышел я на свет Божий. «Ну, вы, говорю, и дураки. Чуда захотели. Да ведь это я ночью мазал, вот этим пером». И как понесло меня, как только язык не отсох. Бедная бабушка стоит ошарашенная и все шепчет: «Да не слушайте Вы его, это он по злобе, бес его мучает». А батюшка покачал головой: «За что ж Вы так людей не любите?», и начал служить молебен. Выбежал я из дому, а в голове одно вертится – фанатики. Фанатики, а может это я фанатик? Так меня и передернуло всего.
Весь день бродил я по окрестностям, домой стыдно было возвращаться. Но к вечеру все же пересилил себя, пришел. А бабуля-то моя слегла. Но ни слова упрека мне не сказала, а только извинилась, что ужин не подала: «Ты уж, Васенька, сделай сам, прости». Лег я спать, да какой тут сон, лежу, ворочаюсь, все-таки совестно мне стало. А сознаться еще не могу. И вдруг слышу, как бы запах какой по комнате. Да такой необыкновенный. Подумал, с улицы, цветком каким пахнуло. Да ведь окна закрыты! А запах как бы еще усилился. Встал я, а ноги сами к иконам ведут. Пригляделся я, лик у Богородицы, как живой. Зажег свечу, а у Богородицы из-под ресниц слеза выкатилась и застыла на щеке… я как был, так и рухнул на колени. И у самого слезы из глаз в три ручья. Не знаю, сколько времени так прошло, только чувствую, кто-то по голове меня гладит, да так нежно. Повернулся – бабушка. Но только какая-то молодая…: «Вот видишь, Васенька, ты в Бога не веришь, а Бог есть, и всех ему жалко. Вот и Царица Небесная плачет и молится о нас, грешных».
На следующий день икону крестным ходом перенесли в Храм. Там она мироточила до самого Успения, а уж потом перестала. А бабушка моя больше не вставала и аккурат на Владимирскую скончалась, как праведница».
Долго мы сидели молча. И думалось мне: «Воистину, неисповедимы пути Господни, которыми ведет Он нас ко спасению, сколько же милосердия изливает он на нас, грешных, ибо несть человек иже пожевет и не согрешит. Милосердия двери отверзи нам, благословенная Богородице, надеющиеся на тя да не погибнем, но да избавимся тобою от бед, Ты бо еси спасение рода христианского».
