Татьяна Еремина "Игумен с севера"

[Крошка Ру]

ПУТЬ НАЗАД

Вот и кончилось троицкое игуменство отца Мар-тиниана. В последний раз мелькнул крест на маковке храма Сергиевой обители, в последний раз вдруг открылся взору весь монастырь в просвете деревьев, в последний раз иноки, попавшиеся навстречу, склонили головы и перекрестились, провожая взглядом возок со своим бывшим игуменом.
Отец Мартиниан покидал обитель Живоначаль-ной Троицы. Покидал по-хорошему, по-доброму, не поссорившись ни с великим князем, ни с митрополитом Ионою, ни с епископами. Правда, много раз пришлось просить великого князя, чтобы отпустил назад, на Север... Устал троицкий игумен от беспокойной жизни около стольного града Москвы, под боком Василия Темного, под рукой митрополита Ионы. Душа все время беспокоилась о каких-то мирских делах, о государевых походах, о сложной жизни большой обители, о подчиненных ей селах, с кормлении иноков... Да и здоровье стало уже не то. Бывало, так стеснит грудь, так заколет в боку, что мочи нет. Боль молитву перебивала, мысли от Бога уводила, лишний раз согнуться в земном поклоне не давала. Да и душа рвалась на Север, в родные Белозерские края, где так спокойно на душе, где сладки ночные бдения, и почему-то кажется, что из этих бескрайних безлюдных просторов монашеские молитвы лучше доходят до Бога.
А тут еще пришли два инока из Ферапонтова монастыря. Мартиниан их не помнил — молодые еще совсем монахи. Говорили, что обитель преподобного Ферапонта стала приходить в запустение, что игумен нынешний не очень-то печется о детях своих и что братия тайно вздыхает об отце Мартиниане и зовет его к себе.
Долго беседовал тогда троицкий настоятель с иноками ферапонтовскими. Все было ему интересно: и кто из братии живет по-прежнему в обители, и сколько там монахов, и кто пришел из новых... Спрашивал, как управляются с общежительным уставом, какие епитимьи дает игумен оступившимся. Слушал внимательно, выпытывая все мелочи — про кельи, про огороды, про пасеку, про рыбную ловлю и урожай лесных даров, про зверье и птиц.
Пока иноки гостили в обители, остро переживал игумен от того, что восемь лет назад оставил северный монастырь. Так тянуло туда, что грезил наяву, и в коротких беспокойных снах виделись ему то Бо-родавское озеро, то лес на его берегах, то дорога, ведущая в гору к монастырю, то сама обитель. Страдал отец Мартиниан втайне, не открываясь ни перед ферапонтовскими иноками, ни перед своей троицкой братией. Ушли обеспокоившие его монахи к себе на Север, зима в последних вьюгах еще старалась показать свою силу, и вот тогда-то встревоженной и мятущейся душе игумена Господь Бог и Пресвятая Богородица послали свою помощь.
В легком сне увидел отец Мартиниан себя в лесу. Не глухой, не страшный — обычный был лес, только вот выхода из него не находилось. Вроде уж долго ходил между деревьями игумен, стал даже задыхаться, так устал, а ни тропинки, ни просвета — ничего не видно. И солнца тоже не было. Серо кругом. Хотел посмотреть мох на дереве, а мох со всех сторон одинаковый. Хотел муравейник найти — не было их здесь. И спиленных деревьев не видно, и ветки так переплелись, что не определишь, где они гуще.
А помнил отец Мартиниан, что идти ему надо на север, только вот в какой это стороне — никак не мог понять.
Тут увидел игумен высокую сосну, и показалась она ему знакомой. Вроде видел когда-то давно, еще в детстве. Мелькнуло в голове, что вырезал он тогда на ней крест, и крест тот был как раз с северной стороны. Если идти от него все прямо и прямо, обязательно выйдешь к озеру. Кинулся Мартиниан к сосне, и точно — увидел на ней крест, только теперь заплыл он, зарос, как зарастают раны на теле.
Обрадовался священноинок, но тут же подумал, что сосна та была далеко отсюда, на Севере, и крест показывал в сторону Сиверского озера, к Кирилловой обители, к монастырской слободе, где дьяк по поручению отца Кирилла учил отрока книжной премудрости. А ведь Мартиниан сейчас далеко оттуда, в Троицкой обители, в подмосковной глуши, здесь-то его зарубки быть не может. Засомневался он, встал у сосны, прислонился к ней спиной и вдруг услышал тихий голос. Даже не голос, а шелест то ли листьев, то ли травы. И слово всего одно прошелестело: «Иди...» Во сне подумал отец Мартиниан, что это знак ему, и быстро, как в молодости, побежал, почти полетел, в ту сторону, куда указывал крест. Так бежал он, почти не касаясь земли и не задевая веток, не натыкаясь на пни и валежник, пока впереди, в просвете деревьев не показался деревянный крест на церковной главе. «Слава Богу, Троица рядом»,— подумал отец Мартиниан, но тут деревья расступились — и увидел он себя на берегу Бородав-ского озера, в том месте, где изгибается оно и откуда монастырь виден как на ладони. Стояла Ферапонтова обитель красиво и по-сказочному живописно, будто парила в воздухе. «Господи, благодарю Тебя за милость Твою!» — воскликнул отец Мартиниан и очнулся.
В келье было почти темно, солнце еще не вставало, но игумен пошел тогда в собор ко гробу преподобного Сергия и, молясь, просил прощения у чудного старца за то, что восхотел покинуть его обитель, что душой тянулся он, недостойный, к своим северным землям, что страдал за тех иноков, что живут там, далеко, и просят его вернуться к ним.
Рака преподобного была закрыта шитой пеленой, что подарил монастырю еще отец Василия Темного, Василий Дмитриевич, сын Донского-героя. Хороший то был покров, искусные мастерицы вышивали его. Такие искусные, что преподобный Сергий выглядел словно живой. Лицо его, с открытыми глазами, с ровной недлинной бородой и гладкими волосами, было печальным. Но скорбь та была не о себе, а обо всех людях, недаром Сергия называли печальником Русской земли.
Смахнул отец Мартиниан слезу с глаз, и показалось ему, что веки святого дрогнули. Доброта исходила от всего облика радонежского чудотворца, и понял отец Мартиниан, что не сердится на него преподобный, прощает настоятелю невольную вину, не будет гневаться за его уход из обители. И еще шептал отец Мартиниан у гроба преподобного, что теперь, когда первый троицкий игумен признан общерусским святым, во всех церквах и обителях обязательно поминают его два раза в году: в день кончины 25 сентября и в день обретения мощей 5 июля. Кчятвенно обещал Мартиниан, что и в Ферапонтовой монастыре, если Бог сподобит его попасть туда снова, будет он помнить заветы преподобного Сергия и устроенную им обитель. Да об обители и беспокоиться ныне особенно нечего: великий князь да .митрополит русский не оставят ее без внимания. Растет она и ширится, ибо сама Богородица простерла над ней свою длань, как обещала в видении преподобному Сергию.
Поехал отец Мартиниан в стольный град, говорил с великим князем и митрополитом Ионою. Все рассказал им: и о приходе иноков, и о сне своем, и о долгом молении у раки чудотворца Сепгия.
Василий Васильевич и первоиерарх согласились неожиданно легко. Может быть, потому, что отец Мартиниан не в первый раз заводил этот разговор и молил отпустить его на прежнее место. Об одном просили игумена: чтобы нашел подходящего нового настоятеля. Мартиниан уж давно про себя разумел: лучше Вассиана Рыло не подыскать. Тут же и сказал государю и митрополиту об этом. Они согласились, и в конце весны игумен Вассиан стал настоятелем Троицкой обители. Отец Мартиниан оставался в монастыре до лета, помогая новопоставленному освоиться и постичь все премудрости жизни большого монастыря.
...И вот скрылась из виду Троицкая обитель, остались за лесом гробы преподобного радонежского старца и преемника его Никона, и дивный образ Живоначальной Троицы, что так несказанно чудно изобразил чернец Андрей Рублев. Теперь игумен Вассиан будет наблюдать здесь за иноками и вести их к спасению, отмаливать у Бога грехи великого князя и бояр, воинов и смердов. В грусти душевной закрыл глаза отец Мартиниан и снова просил прощения у преподобного Сергия. Когда же вспомнил он учителя своего, блаженного старца Кирилла, что был собеседником радонежского чудотворца и его последователем, прояснилось чело Мартиниана и радостнее забилось сердце.
— Иду, иду к тебе, незабвенный отче мой,— шепнул игумен и погрузился в благостные картины своей жизни в Кирилловой обители.

На пути в родные северные земли отец Мартиниан не торопился. Заезжал по дороге во многие известные храмы и монастыри, а случись какой праздник — оставался в монастырских дворах на день-другой. Ехал он со спокойной душой, с радостным ожиданием встречи с монастырями преподобных Кирилла и Ферапонта Белозерских. С глубоким почтением склонял он голову перед мало известными ему святыми, с неослабевающим вниманием слушал рассказы о чудотворных и явленных иконах, которыми так богата Русская земля.
Путь на Север шел мимо старых городов — Пе-реяславля, Ростова, Ярославля. То была проторенная дорога, утоптанная конями воинов и смердов, наезженная купеческими телегами и санями на протяжении нескольких веков. Она связывала центр Руси с ее северными окраинами. Старые и недавно возникшие селения со своими храмами и часовнями стояли вдоль этого пути. От села к селу, от деревни к деревне, через темные леса, через светлые березовые рощи — и вот уже Александровская Слобода, принадлежавшая еще Дмитрию Донскому. Охотничьей потехи ради облюбовал князь это место на гористом берегу реки Серой, а вот выросло село — и останавливаются в нем странники и торговые люди, а то и гонцы, спешащие по государственным делам.
Ехал отец Мартиниан с провожатым, иноком Троицкой обители, но монах попался очень уж молчаливый. Много молился и не проявлял особого интереса к тому, что видел. Даже храмы и монастыри оставляли его равнодушным, и молился он в любом новом месте так, как молился бы у себя в келье, где знакома каждая половичка, каждая зарубка на стене. Зато возница, из крестьян монастырской деревни, был словоохотлив и часто вспоминал о преподобном Сергии. Рассказывал, что много потрудился святой для народа, сам, своими руками, одних колодцев штук десять вырыл. «Без него,— убежденно говорил средовек-возница,— ничего бы здесь и не было, одни леса дремучие да звери дикие».
Дорога, хоть и наезженная, была не широкой и не гладкой. Неровная местность иногда открывала великие просторы с синими лесами до горизонта, так что хотелось остановиться и долго смотреть то в туманную, то в ясную даль, навевающую мысли о величии и непостижимости замысла Божия. Однако дорога в ложбинах после малейшего дождя размокала, колеса частенько застревали в ямах. Возница тихо ругался, боясь оскорбить слух игумена непотребными словами. Троицкий инок помогал ему рубить ветки под колеса, а сам отец Мартиниан то любовался бескрайними далями, то бродил по ближнему лесу, то молился под открытым небом, не уставая воздавать хвалы Создателю. Заходил он и в придорожные часовни, и в сельские церкви, и в большие храмы различных сел, снова и снова просил радонежского чудотворца простить ему, малому и ничтожному, грехи его и не гневаться за то, что оставил обитель и возвращается к себе на Север, ибо не было в этом небрежения и равнодушия.
Въехали в Переяславль, город, заложенный Юрием Долгоруким. У кого надеялся князь «переять славу»? Наверное, у Киева, хотя сам долго стремился к великому киевскому княжению и получил его близко к своей кончине. Еще до Юрия был на берегу Плещеева озера небольшой городок, но князь удалил новый город от старого, обнес его валом и укрепил. И все-таки это селение, задуманное как крепость, прикрывающая Ростово-Суздальские земли, не раз разрушалось и сжигалось неверными. Но белокаменный одноглавый храм Спаса Преображения, построенный здесь Юрием, стоял уже триста лет, не разрушенный даже татарами.
Стройный, радующий глаз собор был окружен надгробными камнями и крестами. Жители говорили, что здесь похоронены родственники Александра Невского и его внук, князь Иоанн Дмитриевич Переяславский.
Стоя у каменного храма, такого ладно-высокого, красивого и крепкого, как древнерусский богатырь, решил отец Мартиниан, что если Господь сподобит его снова стать игуменом Феранонтовой обители, то позаботится он о возведении в монастыре каменной церкви. Во славу Господа и Его Пресвятой Матери построят такой храм хорошие мастера, потом распишут его искусные иконописцы и будут стоять в нем святые иконы, похожие на древние, царьградские...
Пока шли к берегу большого озера, весело шумящего волнами, все думал отец Мартиниан о каменном храме в честь Рождества Богородицы, который хотелось ему видеть в своей обители. Представлял он себе этот дивный храм и склонялся мысленно перед иконой, где будет запечатлено Рождество Пресвятой Девы Марии. Тогда же решил игумен, что обязательно будут в церкви образы отца его и учителя, блаженного Кирилла Белозерского и преподобного Сергия Радонежского.
Огромное Плещеево озеро было чисто и прозрачно. Возница купил рыбу, которая оказалась превосходной на вкус. Рассказал он, что на дне озера только песок — нет ни травы, ни ила. И что бы ни попало в него, озеро все выносит на берег. Потому и называется Плещеевым: плещут его волны с такой силой, что и камни выбрасывают. Но однажды оказалась в воде огромная глыба в сто пудов. Не смогло озеро исторгнуть ее из себя. Так весной, когда ломало лед, икрами, как называли здесь огромные льдины, вытерло камень на берег, и теперь проезжие люди не уходят с озера, не повидав этот огромный валун.
В воздухе кружили белые чайки — рыболовы. Много их здесь было, летали и над водой, и над городом. Они делали широкие круги, расправляя свои белоснежные крылья, и сияли как Дух Святой в синем небе, то бросаясь вниз, к воде, то взмывая снова вверх.
— Велик и премудр Господь в творениях своих! — умилялся отец Мартиниан, глядя на эти дружелюбные создания с розовыми клювами и лапками, которые гуляли по дворам и улицам, садились на крыши и окна, а то пролетали так низко, что чуть не задевали игумена крыльями.
Всезнающий возница сказал:
— Хоть и поедают эти птицы много рыбы, но городские и сельские люди не бьют их — здесь это считается грехом.
Удаляясь от Переяславля, еще долго видел отец Мартиниан белых чаек и вспоминал чудное видение преподобного Сергия, когда выглянул он из окошка кельи после усиленной молитвы и узрел множество прекрасных птиц. Услышал он тогда чудный голос: «Сергий! Ты молишься за своих детей, и Господь твое моление принял. Смотри внимательно — и увидишь множество иноков, во имя святой Живона-чальной Троицы собравшихся в стадо, которое ты наставляешь». Святой смотрел на чудных птиц, летавших не только над монастырем, но и вокруг обители, а неведомый голос продолжал: «Как много птиц этих, так умножится стадо учеников твоих и после тебя не истощится, если захотят они идти по твоим стопам».
Глядя на белокрылых чаек Плещеева озера, отец Мартиниан подумал, что, может быть, это души умерших монахов и мирских праведников собрались в сем благословенном месте, как иноки собираются в обителях, сверкая своей душевной чистотой.

В отличие от светлого Плещеева, озеро Неро, по берегу которого расстелился Ростов Великий, было темным, густым, с островками, покрытыми травой, посредине. Окружало его множество сел, и купола храмов с крестами будто охраняли эту круглую водяную чашу. Здесь отец Мартиниан задержался, ибо был город пристанищем святого Леонтия Ростовского, чье имя неумолкаемо звучало почти четыре столетия. У гроба чудотворца раздавались похвалы святителю, распространявшему в XI веке учение христиан среди неверных тогда ростовцев.
Правильно говорится:
«Хвалит Римская земля Петра и Павла. Греческая земля — Константина царя. Киевская земля — Владимира Великого Князя; Ростовская же земля вся тебя хвалит, великий святитель Леонтий, ублажает сотворившего дело равно Апостолам: радуйся!»
Древняя пелена, покрывавшая раку святителя, была дарована в храм Успения Божией Матери Василием Васильевичем, великим князем. Искусно она была шита, не хуже пелены на раке преподобного Сергия!
Здесь же, в ростовском Успенском соборе, построенном еще в 1230 году, при князе Константине Всеволодовиче, почивали мощи и епископа Ростовского Феодора, основателя московского Симонова монастыря, племянника преподобного Сергия Радонежского. Был он игуменом Симоновой обители перед Кириллом Белозерским, а потом ушел на епископство в Ростов.
Леонтия Ростовского, чья память отмечалась 23 мая, когда праздновался Собор Ростово-Ярославских святых, называли первопрестольником, ибо он первый из иноков Киево-Печерской обители был поставлен на епископскую кафедру. Он начал свое пастырское служение в год кончины великого князя Ярослава Мудрого, в 1054 году, а закончил в 1077-м, когда принял мученическую смерть от язычников-ростовчан.
Трудно приходилось святителю в крае, где взрослые продолжали поклоняться своим идолам и совсем не жаловали нового просветителя, построившего малую церковь во имя архангела Михаила. Тогда стал Леонтий привлекать в храм детей, действуя ласками да кормя ребят сладким коливом, иначе называемым кутьей. Ростовский жрец Кич долго вел борьбу со святым Леонтием, но когда в открытом споре Леонтий сокрушил языческих идолов и не понес за то никакой кары, жители поняли, что его Бог сильнее старых богов. Многие приняли тогда христианство, крестился и языческий жрец Кич, приняв имя Петра.
Нетленные мощи святого были обретены как раз 23 мая, почти через сто лет после его кончины, в 1164 году. За четыре года до этого сгорел Успенский собор, а когда стали его разбирать, то и нашли мощи святого первопрестольника, а вместе с ними мощи его преемника, святого Исайи. Теперь в каменном ростовском Успенском соборе был придел святого Леонтия, и здесь, в каменном гробе, присланном великим князем Андреем Боголюбским, почивали его мощи, а рядом — мощи святого Исайи.
Ростовские владыки с ХГУ века получили право именоваться архиепископами, так как различные государи жаловали их и нередко приезжали в Ростов на богомолье. Отец Мартиниан хорошо помнил архиепископа Ефрема, занимавшего Ростовскую кафедру 26 лет. Помнил еще с того времени, когда впервые приехал в Москву и епископы составляли духовную грамоту князю Дмитрию Шемяке.
Но архиепископ Ефрем умер в марте прошлого года, и на его место был поставлен архимандрит Чудова монастыря Феодосии. Поначалу не сложилось у него с митрополитом Ионою. Оплошал немного Феодосии: разрешил мирянам в день недельный в навечерие Богоявления Господня есть мясо, а инокам сыр, яйца и рыбу. Митрополит Иона, узнав о том, показал свою суровость: сразу созвал собор, наказал словесно архиепископа, осудил гневно за то, что правила церковные нарушает. Феодосии не стал упорствовать, покаялся — и был прощен. Теперь снова в чести у митрополита.
Хотел отец Мартиниан зайти к святителю Ростовскому, побеседовать о духовных делах, попрощаться. Бог знает, приведется ли еще увидеться. Из северной глуши не близок путь. Но архиепископ пребывал в Москве, у великого князя, а по какой нужде совершалась эта поездка, никто из ближних не знал. А и знал бы — не сказал. Бывший троицкий игумен для них — величина небольшая.
Прощаясь с градом Ростовом, нанял отец Мартиниан лодку и выехал на середину озера Неро, чтобы посмотреть на кремль с воды. Сами воды были серыми, мутными, поросшими камышом, с большим слоем ила на дне. Лодочник отталкивался шестом — и со дна поднималась такая муть, что глядеть неприятно. Правда, ил тот был ох как полезен: местные жители высушивали его на берегу и во дворах, потом удобряли огороды. Потому и славилась ростовская земля особой капустой, сочной да сладкой. Ее на стол великому князю подавали, другой он не признавал.
Лодка медленно отплывала от берега, и лодочник сел на весла. Отец Мартиниан устроился на носу, лицом к городу, и чем дальше отъезжали от грязного заросшего берега, тем прекраснее становилось все кругом. Вода как будто посветлела, отражая небо с чистыми белыми облаками, плывшими друг за другом, как ладьи с надутыми ветром парусами. Но самое главное — вырастал в озере чудный град. Лодочник специально еле шевелил веслами, чтобы не рябило воду. На ровной глади отражался кремль с невысокими стенами и Успенский собор с его куполами и крестами. Было это так удивительно, так сказочно прекрасно, что снова ликовала душа отца Мартиниана и славила замысел Создателя и людей, воплотивших Божественную волю своими руками.
Так и покинул игумен Ростов, сохраняя в душе восторг пред дивной картиной вставшего из вод и сияющего на берегу града, открывавшегося очам тех, кому пришлось приближаться к нему водным путем.

За Ростовом — снова леса и села, деревенские церкви с куполами, покрытыми осиновым лемехом. Деревянные кресты то резко вырисовывались на светлом небе, приглашая христиан к молитве; то выступали из тумана, паря над сокрытой землей и даря надежду измученным душам, то темнели на фоне грозовых туч, как бы предупреждая нераскаявшихся грешников о Страшном Небесном Суде. Были и сильные летние грозы, когда молнии прорезывали небо от вершин до самой земли, попадались и сгоревшие храмы, и целые деревни, где пепелища уже заросли полынью. Но рядом строились или уже радовали светлыми срубами новые селения, и среди пахнущих свежим деревом домов обязательно возвышалась церковь с желтым, еще не избитым дождем лемехом, с изогнутыми бочонками по краям крыши, над алтарем и над входом.
Одноглавые деревенские обыденные храмы всегда грели душу отца Мартиниана. Он любил заходить в них, любил молиться в уединении и тишине, в тепле, даваемом деревом и горящими свечами, или в прохладе, такой приятной в жаркий летний день.
Нравилось игумену стоять среди деревенского люда, наряженного в честь праздника, с усердием крестящегося и поющего перед святыми образами.
Град Ярославль встретил отца Мартиниана северным ветром, и прохлада, сменившая изнурительный летний зной, давала отдохновение уставшему от жары телу. Обилие церковных глав, возвышавшихся со всех сторон, да беспокойно трепещущие воды уже широкой Волги делали город светлым и нарядным.
Когда пришел сюда впервые Ярослав Мудрый, сын великого князя Владимира Святого, он сразу оценил это удивительное место. Река Которосль впадала здесь в Волгу, а вытекала она из озера Неро, так что князь со своими воинами из Ростова Великого вполне мог приплыть на ладьях и еще с воды заприметить высокий берег с небольшим селением. Жители его — рыболовы, охотники, земледельцы — были в то время язычниками и не хотели отдавать своей земли. Князь Ярослав и его воины штурмом взяли поселение и сожгли главное языческое святилище. Почти четыре с половиной века прошло с тех пор, а местные жители все рассказывали, как сам будущий великий князь своим боевым топориком зарубил здесь священного медведя, и тогда жители отреклись от своих идолов и покорились ему.
Срубил Ярослав на неприступном мысе над Волгой небольшую деревянную крепость и назвал своим именем, и это сторожевое селение на окраине Ростово-Суздальской земли служило для защиты удельного княжества Ростовского от нападения врагов.
С крепостных стен на много верст были видны и низкий противоположный берег Волги, и поля вокруг города, и леса. Да и сама река просматривалась на большое расстояние и вверх, и вниз, так что торговые суда и, главное, разбойничьи ладьи были видны загодя. Пока они приставали к берегу, жители успевали приготовиться или к дружеской встрече, или к бою.
Теперь город разросся, и длинные улицы его тянулись вдоль волжских берегов, засоренных и заставленных лодками. От берега к полям, где город был защищен глубоким Медведицким оврагом, вели неширокие проулки. Там жители, не церемонясь, выливали на дорогу грязную воду, там гуляли важные гуси и нежились в лужах свиньи.
Два места в граде Ярославле особенно привлекали отца Мартиниана: Спасский монастырь да еще Толгский, расположенный верстах в десяти от кремля.
Спасский монастырь, охранявший подступы к городу с запада, при переправе через Которосль, бывший троицкий игумен посетил сразу же. Помолился в Спасо-Преображенском соборе, подивился на его каменную громаду, на внутреннее убранство. Лепота была несравненная! Расстарались ростовские мастера. Много строили они по всей ростовской земле, но этот красно-белый храм в Спасском монастыре был так наряден и величественен, так выделялся среди прочих строений, что раз увидев его — уже не забудешь. Стоял отец Мартиниан на монастырском дворе, любовался на каменное чудо и мыслями устремлялся в свою небольшую северную обитель, где все было из дерева. Просил игумен Господа сподобить его на возведение такого же каменного храма, да нет, не такого же, а построенного по-своему, на высоком каменном подклете, с высоким крыльцом, со своим каменным узорочьем.
Монах-книгочей, которого игумен дал отцу Мартиниану для разговора, рассказывал, что город особенно возвысился при ростовском князе Константине Всеволодовиче, внуке Юрия Долгорукого, и его сыне Всеволоде, когда было построено много храмов и палат. На княжьем дворе возвели тогда каменную церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы, пречудную и дивно украшенную. Но время не сохранило ее: остались на земле только белокаменные рельефы с орнаментами и масками да красный кирпич-плинфа. И еще говорил знающий монах, что особенно удивительным был в храме пол из поливных керамических плиток — чисто ковер!
Рассказывал ученый инок, что при князе Константине в Спасо-Преображенском монастыре было открыто первое в северо-восточной Руси училище. Правда, через два года оно переместилось в Ростов Великий. Однако в монастырской библиотеке, куда отец Мартиниан не преминул заглянуть, хранилось много греческих и русских пергаменных книг. Держа в руках Спасское Евангелие, игумен подивился изысканности рисунков, изображавших евангелистов Марка и Луку за своим главным делом — написанием Евангелий. Краски были подобраны необычайно искусно: легкие голубые, зеленоватые и сиреневые полутона сочетались с вишневым и коричневым, радуя глаз. Рисунок был тонок и выразителен; ниспадающие одежды выписаны пречудно, с замысловатыми складками; длинные листы пергамена в руках евангелистов изящно изгибались, а столики с письменными принадлежностями, сиденья без спинок, подставочки для ног говорили о том, как вообще писали сочинители книг и различных бумаг в то далекое время.
И снова мысли отца Мартиниана устремлялись к обители у Бородавского озера. Там, на берегах и по склонам, находили жители камни, которые растирали и готовили из них разные краски. Думал блаженный старец, что если, Бог даст, придется звать мастеров для росписи готового храма и написания святых образов, то краски нужно будет брать свои, местные. Крепки они, надежны и чисты, так что будет храм внутри весьма благолепен и входящие в него почувствуют себя как бы на небе, а не на земле.

Из города, если плыть на ладье вверх по течению Волги, можно было попасть в Толгский монастырь. Знал отец Мартиниан, что он, небольшой и деревянный, расположен на противоположном, левом берегу при впадении в Волгу малой речки Толги. Была в этой невидной обители одна святыня — икона Богоматери, которая называлась Толгской и списки с которой уже находились в разных храмах и монастырях.
По дороге в Ярославль думал отец Мартиниан, что придется ему нанять лодочника и водным путем добираться до обители, чтобы поклониться святыне. Но позадержался он в пути и прибыл в град Ярославль, когда здесь готовились к празднованию в честь Толгской иконы.
В день восьмого августа с самого утра в городе наблюдалось необычайное оживление. От каждой церкви и монастыря шли к берегу празднично одетые священнослужители с иконами и хоругвями, несли свои святыни на поклонение Толгской чудотворной иконе Богоматери. Принаряженные жители тоже спешили к Волге, и скоро уже водная гладь покрылась лодками и лодочками, медленно плывущими вверх по течению: жители Ярославля двигались в Толгскую обитель на богомолье.
Отец Мартиниан присоединился к игумену Спасо-Преображенского монастыря. Хорошо ему было идти вместе с другими иноками от монастыря к берегу! Здесь уже было готово судно, и торжественная процессия со своими ярославскими святынями и хоругвями взошла на него. С восторженной душой стоял священноинок на носу ладьи и воссылал благодарения к небесам. Хозяин вел свое судно посредине реки, крепкие гребцы дружно поднимали и опускали весла, паруса надувал прохладный северный ветер, и ладьи споро шли вперед, обгоняя мелкие суда и лодки. Красивое, душеподнимаюшее было зрелище! Отец Мартиниан в благолепном восторге воздевал руки к небесам и благодарил Создателя-Жизнедавца.
Вот появился тот самый высокий холм, на котором остановился в далекие времена, в 1314 году, преосвященный епископ Трифон, иногда называемый в старых книгах Прохором. Был он тогда первосвятителем Ростовской епархии, ездил по городам и весям с обозрением северной части епископских владений и водным путем возвращался к месту своего жительства. Припозднился владыка, не успел засветло добраться до Ярославля и решил заночевать на правом высоком берегу Волги, как раз напротив того места, где в нее впадала речка Толга. Раскинули походный шатер, и епископ отправился на отдых.
Среди ночи святитель проснулся и вышел из шатра. На другом берегу реки сиял яркий свет, и высокий огненный столп уходил в небо. А через реку вел к тому месту неизвестно откуда появившийся мост. Взяв свой пастырский посох, Трифон решил перейти реку и посмотреть, что за дивный свет сияет там.
В зарослях деревьев, в огненном столпе выше своего роста увидел он икону Богоматери. Пал Трифон на колени, помолился перед чудным видением, а когда пошел назад, забыл свой посох на том месте.
Утром спутники преосвященного не нашли жезла его и доложили святителю. Он не рассказал им о ночном видении и приказал ехать на ту сторону Волги.
Переплыли к низкому берегу на лодках, пошли туда, куда указал епископ, и нашли чудный образ Богоматери с Младенцем на руках. Свершили молебное пение, и святитель сам, своими руками, начал рубить лес для обыденной церкви, которую хотели по обычаю поставить на месте явления иконы. Слух о чуде быстро распространился по округе, дошел до Ярославля, и через некоторое время на том месте собралось много народу. В один день возвели малую церковь и освятили ее во имя Введения во храм Пресвятой Богородицы. Поставил епископ игумена и назначил быть там мужской обители. Вот так и возник Толгский монастырь со своей главной святыней, от которой изливался обильный ток благодати. Само явление иконы было чудом, и устроение обыденного храма за один день в пустом ненаселенном месте — тоже дело дивное. А свершилось все по Божьему благословению, потому и шли сюда люди со своими бедами и болезнями, и случались здесь от явленной иконы чудеса. И больные исцелевали, и заветные желания исполнялись.
Когда судно с ярославскими иерархами пристало к деревянному помосту у низкого берега, здесь уже встречали прибывших толгские монахи во главе с игуменом. Впереди над черной иноческой толпой возвышалась на древке сама святыня — икона Богоматери, держащей на руках Сына. Левая Ее рука придерживала Иисуса, а правая, опущенная долу, от локтя была обращена простертой дланью к Богомла-денцу. Что означал этот жест? Указывала ли Пресвятая Дева людям на свое Дитя, которое станет Спасителем мира, или просила милости ко всем, обращающимся к Ней? Сам же Иисус прильнул лицом к лику Матери, правой рукой объял главу Ее, а левую простер у шеи Богородицы. Младенец был изображен в рост, в длинной рубашечке, открывающей только обнаженные ступни, а Богородица — в плаще-мафории, покрывающем главу и плечи и оставляющем видимыми только лик и руки.
Крестный ход, во главе которого несли святыню, направился к монастырю, но не вошел в ограду, а двинулся вдоль стен обители, останавливаясь и вознося хвалебные песни по всем четырем сторонам света.
Толгская обитель уже претерпела немало бед. В первое же столетие сгорела сама церковь, и кельи, и ограда. Думали, что и образ Богоматери тоже сгорел, но был он вынесен неизвестной рукой из храма и вскоре найден в дубраве на дереве. Был тот пожар наказанием Божиим, ибо вершил Спаситель свое правосудие,— да научатся грешники непреткновен-но ходить путями правды и благочестия. Но и милосердие свое потом оказал: устроилась вновь обитель милостию и благоволением Пресвятой Девы Марии.
Монастырь был мал, и лес вплотную подступал к ограде, так что творить молебен было трудно и неудобно: встать кучно не получалось, крестный ход растянулся на многое расстояние.
В песнопениях называли икону мироточивой, потому что в дни великого князя Василия Дмитриевича, сына Донского, за утренним богослужением случилось в храме такое чудо. Только священник провозгласил: «Богородицу, матерь света, песньми возвеличим», как вдруг из правой руки Пресвятой
Девы истекла струя миро, и по церкви разнеслось благоухание. А когда после утрени иноки совершили благодарственный молебен перед святой иконой и запели «Владычице, приими молитвы рабов твоих», от левой ножки Богомладенца Иисуса истекла другая струя благоуханного миро. Оно было целебным: все молящиеся, помазавшиеся тем миром, получили исцеление.
Отцу Мартиниану говорили, что в монастыре ведется запись чудес и благодатных знамений от чудотворной иконы. А сколько их не внесено туда, знает один всеведущий Господь Вседержитель и преблагословенная Дева Мария, заступница рода христианского, да те из православных, которые сподобились исцеления и благих даров.
Долго шло торжественное богослужение в Введенском храме, а потом, после его окончания, посмотрели прибывшие и сам монастырь, и его хозяйство. Скудно, мало было здесь земли. За монастырем сразу начинались земли князей Засекиных, и те мешали спокойной жизни иноков своими притязаниями, теснили настоятеля с братией. Дело уж дошло до княжеского суда в Ярославле, но и удельный князь не смог решить земельный вопрос. Сейчас спор перенесли на обсуждение великого князя Василия Васильевича Темного. Толгский игумен надеялся, что государь возьмет монастырь под свое покровительство и даст немного земли, а князьям Засекиным не велит вступаться в монастырские дела. Тогда можно будет все хозяйственные постройки убрать за ограду и построить дом для гостей в более удобном месте: сейчас он в половодье, весной затоплялся водами Волги. Да и лес кругом был не свой, так что брать древесину на строительство было неоткуда; возить же издалека — дорого и хлопотно.
В Ярославль вернулись ко времени свершения вечернего богослужения. Во всех церквах города продолжались славословия в честь Толгской святыни и звучали слова, прославляющие Богородицу и чудотворную икону:
— Радуется славный град Ярославль, обретая близ себя обитель сию, что на Толге; в ней есть светило великое, присноприходящее к Тебе. Ангелы, видя ее, трепещут, и человецы ее воспевают: Радуйся, неисповедимая радосте всем, святая Дево. Радуйся, образом своим святым нас просвещающая; радуйся, всем исцеление во всяких скорбях подава-ющая. Радуйся, от всяких бед и зол избавляющая; радуйся, всем похвала, и нам, верным, утверждение, и душам спасение...
(продолжение ниже)

[Крошка Ру]

ПУТЬ НАЗАД (продолжение)

Путь до Вологды был трудный, утомительный. За Волгой начинались непроходимые леса, топкие болота. Земля от обилия летних дождей почти не просыхала, часто встречались глубокие вязкие ямы, и много времени уходило на то, чтобы преодолеть их. Однообразие удручало: все леса, леса, леса. Дорога то сворачивала за выступающую рощу, то терялась среди смыкающихся впереди деревьев; они плотно обступали проезжую часть, так что не было просвета ни впереди, ни сзади, ни по бокам. Иногда из леса выбегали шустрые зайцы, иногда из зарослей выступал могучий сохатый, а то ломали ветки и хрустели валежником откормившиеся дикие кабаны. Хорошо еще ехали летом: темнеет не так рано, как осенью и зимой, волки не ходят голодные и не пугают своим воем лошадей.
Под Грязовцом шли глинистые почвы, так что проехали там с большим трудом. Отец Мартиниан уж жалел, что не выбрал водный путь по Волге и Шексне. Но тогда Вологда осталась бы в стороне, а ему хотелось навестить обитель преподобного Дмитрия Прилуцкого.
Троицкий монах по-прежнему мало разговаривал, хотя и не давал обета молчания, но втроем ехать было все-таки не так страшно. Впрочем, добрались благополучно: лихие люди не встретились, медведи скрывались в чаще, волки охотились за лесной дичью и на лошадей не зарились.
Поля вокруг города Вологды были засеяны льном. Отец Мартиниан пожалел, что давно прошла пора цветения: любил он смотреть на голубые ковры распустившегося льна. Любил и розовые, гречишные, с жужжанием пчел в теплый летний день и с тем особым запахом, что стоит здесь в это время.
У ворот подворья Кирилло-Белозерского монастыря в Вологде, где останавливались и ферапонтовские монахи, отца Мартиниана ждала неожиданная радость. Едва ступил он на благословенную северную землю у реки Вологды, инок в черном монашеском одеянии упал ему в ноги.
— Благодарю Тебя, Господи, за милость твою,— прошептал он, в вечерней тишине слова его отчетливо доносились до игумена,— Здрав буди, блаженный, на святой земле Вологодской.
Последние слова относились к отцу Мартиниану.
— И ты, сыне, буди здрав милостью Господней,— ответил он и благословил инока.— Знаешь меня, что ли?
Тот поднялся с колен, заглянул в лицо старца. И отец Мартиниан внимательно посмотрел на инока — не из ферапонтовских ли? Нет, монах был молодой, незнакомый.
— Как не знать, отче,— ответил инок,— Встречаю тебя уже давно.
— Значит, из ферапонтовских?
— С тобой, отче, буду в Ферапонтовской обители, если позволишь. А постриг принял у святого Кирилла, в его монастыре.
— Что ж тебе не так в обители преподобного?
— Все так,— быстро ответил инок.— Только сам святой повелел мне при тебе быти...
— Как это? — не понял игумен.
— А так... В день памяти преподобного отца нашего Кирилла, 9 июня, молился я у гроба святого. Усердно молился, ибо почитаю его очень. И вопросил я премудрого старца, что хранит нашу обитель и земли наши: не пойти ли мне в леса, чтобы безмолвствовать там в одиночестве, молитвами прославляя Господа Бога и Его Пресвятую Мать, и самого чудотворца Белозерского? Ждал я знака какого-нибудь, да не было его. Стал я молиться еще горячее, ибо хотел уйти в необитаемые места подобно самому старцу, который покинул град Москву и устремился на Север по слову Богородицы. Закрыл я глаза, держась рукой за крышку гроба святого. И вдруг встал у меня перед глазами Ферапонтов монастырь, встал как наяву, будто смотрел я на него с дороги, что поднимается от озера в гору. Обитель сия стояла предо мною на пригорке, такая ясная, чистая, словно кто опустил ее с неба прямо на землю. Вижу, поднимается впереди меня к воротам игумен, не последний, а какой-то другой, видно, новый. Вдруг остановился он, обернулся и рукой мне махнул: иди, мол, за мной. И все исчезло быстро... Стал я думать, что бы это значило. Рассказал своему настоятелю, а он уж растолковал мне, что ты, отче, собрался назад в Ферапонтову обитель. Повелел мне игумен встретить тебя и быть при тебе неотложно, если ты не воспротивишься...
Молодой монах со светлыми глазами цвета северного летнего неба понравился отцу Мартиниану, и он ответил:
— Если Господь посылает тебя мне, я с радостью принимаю этот дар...
Вместе вошли они в ворота монастырского подворья, вместе молились в этот вечер в маленькой церковке, что стояла здесь, вместе совершали обязательное монашеское правило перед сном, вместе ночевали в неотапливаемых сенях на соломенных тюфяках, брошенных прямо на пол. На рассвете, когда утренний холод начал пробирать до костей, отец Мартиниан, поворачиваясь на замерзший бок, увидел над собой юное лицо с чуть заметной бородкой и ясными серо-голубоватыми глазами. Игумен встрепенулся, хотел было встать, но инок мягко укрыл его чем-то теплым и прошептал:
— Спи, отче, рано еще...
И отец Мартиниан заснул спокойно и глубоко, как спит младенец с чистой душой или человек, завершивший хорошее доброе дело. А перед тем как сон снова одолел его, подумал игумен, что воистину Господь послал ему этого юного монаха с таким знакомым заботливым лицом и доброй душой.
Утром уже, после моления, за трапезой узнал отец Мартиниан, что инока зовут Галактион, что сам он местный, из деревни близ Кирилло-Белозерского монастыря, что об отце Мартиниане слышал с детства и видел его, будучи еще ребенком, в Ферапонтовой обители, куда ходил с отцом-матерью на богомолье. Узнал и о том, что в миру остались у Галактиона братья-сестры, которые приходят в монастырь посмотреть на него и приносят милостыню монахам.
Юный Галактион живо напомнил отцу Мартиниану его самого в молодости, когда авва Кирилл учил отрока монашеской жизни, мягко корил за несоблюдение устава, приобщал к мудрости Господней и тяжести иноческого креста.
После легкой трапезы новый помощник (троицкого монаха отец Мартиниан сразу же отпустил) спросил:
— Поедем в Ферапонтово? Велеть закладывать?
— Не могу пройти мимо обители преподобного Димитрия Прилуцкого,— ответил игумен.— Хочу поклониться его святым мощам.
Галактион в глубоком смирении нагнул голову, сложив руки на груди в молитвенном жесте, и через малое время два инока уже шли вдоль реки Вологды. Почти три версты было до Спасо-Прилуцкой обители, основанной преподобным Димитрием на левом берегу реки, там, где была раньше сенокосная лука — речная излучина.
Знал отец Мартиниан, что родился святой в городе Переяславле от богатых и славных родителей, занимавшихся торговлей; что по велению Божьему и горячему своему желанию пришел он в монастырь святой Богородицы, именуемый Горицким, и принял там постриг; что за добродетели многие сподобил его Господь принять сан священничества и что основал через некоторое время преподобный Димитрий там же, в Переяславле, новый общежительный монастырь на месте, называемом «на Болоте».
Поставил церковь во имя святого Николая Чудотворца, и быстро выросла обитель, ибо принимал игумен желающих спастись с любовью, постригал их в монашеский чин и подобно отцу чадолюбивому опекал иноков своих.
Бывал преподобный и собеседником троицкого чудотворца Сергия. Приходил к святому старцу в его обитель, в монастырь Живоначальной Троицы, где оба с любовью подавали друг другу благословение и духовные поучения.
Все это рассказывал отец Мартиниан своему новому чаду Галактиону по дороге в Спасо-Прилуцкий монастырь. Тот внимал прилежно, хотя, наверное, знал о преподобном Димитрии.
— Говорили еще, что в миру этот игумен был так красив лицом, будто древний Иосиф Прекрасный, сын Иакова,— продолжал отец Мартиниан.— Но паче телесной была его красота душевная и чистота, так что Божья благодать всегда почивала на нем. И чем больше углублялся он в воздержание и суровое постническое житие, тем больше просветлялся его лик, будто расцветал от сугубого поста.
— Соблазн это для мирян,— мудро заметил Галактион.— Приходят в церковь, а вместо того чтобы молиться, на священника глазеют...
— Закрывал он лицо свое,— ответил игумен.— Одна жена известного в городе мужа все хотела увидеть его: любопытство одолело. И однажды все-таки узрела святого в келье, когда готовился он к богослужению. Преподобный же, заметив ее, опечалился. А жена та, как увидела его, постом цветущего, так напал на нее ужас, объял все тело, и стала еле живая. Братия подхватила ее, подвела к двери кельи святого и умоляла преподобного простить невежественную... Он же, смиренномудрый и незлобивый, вышел и спросил: «Зачем хотела видеть грешное и мертвое тело мое, отвергшее мир?» Она же ничего не могла сказать, ибо сама не знала, зачем и для чего, просто бес попутал. Сказал ей святой Димитрий, что в церковь приходят не тело украшать тленное, но просвещать душу молитвою; осенил ее крестным знамением, благословил и дал прощение. Стала та жена здорова и пошла в дом свой со страхом и радостью, славя Бога и преподобного чудотворца. Молва же о нем пошла по Руси, как и о преподобном Сергии Радонежском, и сам князь Дмитрий Донской призвал его к себе, умолив крестить чадо свое...
— Велика была слава блаженного, раз сам князь просил,— заметил Галактион.
— Велика,— согласился отец Мартиниан.— Но святой почитал все это за тщету мира. Не хотел он суеты тленного света. Ибо еще Господь наш говорил, как пишется в Евангелии, что «блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное; блаженны кроткие, ибо они наследуют землю; блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся...» Помнишь стихи эти?
— Нет, отче, не помню,— потупил глаза Галактион.
— Читай святое Евангелие, сын мой,— наставлял игумен инока.— Сказано то евангелистами Матфеем в пятой, а также Лукой в главе шестой.
— Запомню, отче,— покорно произнес Галактион.
Отец Мартиниан, радуясь про себя смирению новоявленного ученика-инока, продолжал:
— Бежал святой из Переяславля, взяв с собой только монаха своего Пахомия, и направился в сторону холодного моря. Прошел непроходимые леса и дебри, остановился в устье реки Лежи и поставил там церковь во имя Христова Воскресения... Не был ты там?
— Не был,— ответил инок.
— И я не посещал обители той славной,— заметил Мартиниан.— Надо как-нибудь сподобиться, навестить то место. Впрочем, для Димитрия оно не было хорошо... Наущаемые дьяволом, возроптали окрестные жители, не хотели они пребывать рядом со святым. Думали: если этот великий старец поселится вблизи, то овладеет и нами, и нашими селами... Услышал преподобный Димитрий слова те злобные, ничего не сказал и удалился оттуда. Пришел он в Вологду, увидел город, украшенный многими церквами, и полюбилось ему место в нескольких верстах от главной площади. Два жителя — Илья и сосед его Исидор — выделили по просьбе Димитрия земли столько, сколько надо для устроения обители, даже позволили вытоптать ниву, ибо на поле уже взошли озимые. Поставили крест на месте, которое благословил святой, и вскоре выросла здесь церковь во имя Спаса нашего Иисуса Христа, Пресвятой Богородицы и в честь Креста Христова, так что престольный праздник здесь — первого августа. Устроил святой общежительный монастырь...
За разговорами незаметно прошли три версты, отделяющие монастырь от города. Хорошо и радостно было на душе отца Мартиниана: любил он свои северные места, любил неяркое северное солнце, прохладный ветерок, который разгонял нечастую здесь жару, любил спокойные светлые озера, нешумные реки, пригорки, деревеньки... Словом, любил здесь все, как любит человек родную землю, на которой родился и провел детство и молодость...
Деревянная ограда монастыря с возвышающимися над ней небольшими лемешными главами храма была видна издалека. Приближаясь, любовались иноки на церковные маковки, покрытые серебристыми осиновыми резными пластинами и увенчанные восьмиконечными крестами, на невысокий шатер колокольни, на изогнутые покрытия над алтарем и входом, которые мастера называли бочонками. Заботливый игумен решил, видно, перебрать покрытия в это лето, и еще издали ощутили путники запах свежего дерева, смешанного с запахом скошенной травы, рубленых дров и конюшни.
— Велик Господь в премудрости своей,— тихо сказал инок.
— Велик Господь во святых своих,— добавил игумен.
В обители отца Мартиниана и его спутника встретили радушно, настоятель много расспрашивал о Москве, о великом князе Василии Васильевиче, о митрополите Ионе и о Троицком монастыре. Отец Мартиниан охотно отвечал на все вопросы, пока не настало время Божественной литургии. После службы молились старец с молодым иноком у гроба святого чудотворца Димитрия Прилуцкого. Вкусив незатейливой монастырской еды, двинулись назад.
На обратном пути Галактион удивил отца Марти-ниана, рассказав о недавних событиях, происшедших в городе. Свидетельствовали они о том, что преподобный Димитрий не оставил своей заботой Вологду и молит Господа о сохранении града и жителей его.
— Как-то зимой,— повествовал инок,— напал на Вологду князь Дмитрий Юрьевич Шемяка с большим войском. В первый же день рать подступила к городским стенам так близко, что жители устрашились: не было во граде ратных людей, не было и воеводы. Наступила ночь. Один из братии, иеромонах Евфимий, задремал и увидел в тонком сне перед собой седого старца, осиянного чудным светом. И сказал старец: «Помолись, брат, Спасу нашему Иисусу Христу за город и безвинных жителей его, да помилует их Господь и поможет им...» И, сказав это, исчез. Священник же радостно дивился сам себе: как это ему, ни разу не видевшему преподобного Димитрия при жизни, удалось узнать его? А когда совсем очнулся от видения, то стал славить Господа и Пречистую Матерь Его с твердой верой в сердце, что все просимое исполнится. Этому были очевидцы и в самом городе. Одна монахиня, жившая иа окраине, видела яркий свет, озаривший весь город, и почтенного старца, шедшего со стороны обители Димитрия. А из дома, где погребают путников, вышли навстречу ему два мужа в ослепительно-белых ризах с огромными бревнами в руках. Воины же Шемякины нападали, и городские стены так колебались, что готовы были упасть. Белоризцы со старцем выпрямляли их, укрепляли бревнами, а потом исчезли... Многие миряне тоже видели того старца, шедшего с бе-лоризцами по городу, и люди узнавали в нем святого Димитрия Прилуцкого. На следующий день, укрепленные Господом и молитвами святых отцов, горожане забросали приближавшихся к стенам ратников кусками глины и прочим, и те вновь отступили. Простояв еще немного, ушла княжеская рать в Галич и там побита была гневом Божиим за то, что безвинно губила христиан, Русь свою разоряя...
И снова порадовался отец Мартиниан, что Господь послал ему такого разумного и доброго инока, и возблагодарил в душе Спасителя за столь многомилостивую помощь.

На следующий день игумен с иноком Галактионом уже были в Кирилловой монастыре. Ветер задул сильнее, похолодало, и Сиверское озеро пестрело белыми барашками. В обители отца Мартиниана помнили, встретили весьма приветливо и оставляли ночевать. Кирилловский игумен тоже много расспрашивал о Москве, о великом князе, митрополите Ионе, о Троице-Сергиевой обители. Отец Мартиниан не мог отказать братии в духовной пище, а потому рассказывал, пока не устал. Подарил он монастырю аввы Кирилла «Житие преподобного Сергия, Радонежского чудотворца», составленное Епифани-ем Премудрым и переделанное Пахомием Сербом. Хвалил написателя житий Пахомия, прибывшего со святой горы Афон, и советовал игумену обратиться с низкой просьбой к митрополиту Ионе и самому сербину, чтобы приехал в обитель и написал житие преподобного Кирилла Белозерского. Да еще просил не тянуть с этим богоугодным делом, ибо мало уже осталось тех, кто подвизался в монастыре при святом игумене. Обещал также со своей стороны все рассказать святогорцу, если тот будет писать житие, Ничего не утаить, чтобы живущие далее люди знали о святом Кирилле как можно больше.
На монастырском дворе отец Мартиниан неожиданно увидел старца с длинной седой бородой, закрывавшей пол-лица. Старец показался игумену знакомым, да и старовек вроде как забеспокоился, но не сказал ни слова и продолжал сидеть под густой липой, хотя все иноки были в это время на послушании.
— Давно ты здесь? — спросил отец Мартиниан, когда поприветствовали они друг друга, соблюдая монастырские обычаи в словах и жестах.
— Давно,— ответил старовек.— Самим отцом Кириллом, упокой Господь его душу, пострижен.
— А меня, живущего в сей обители, помнишь?
— Помню,— снова ответил старец, едва шевеля губами.— Совсем мальцом привел тебя отец к незабвенному игумену нашему... Выделял он тебя, учил, в келье своей держал.
Отец Мартиниан присел на лавку рядом со слабым иноком-старовеком, не способным больше работать, как работают другие. Еще раз внимательно всмотрелся в лицо монаха, бледное, худое, с восковой кожей, и внезапно мелькнула мысль: не брат ли Афанасий? Спросил — и получил утвердительный ответ.
Отец Мартиниан обрадовался: у этого инока была своя, особенная история, приведшая его в Кириллову обитель, и если афонец Пахомий приедет сюда, ему обязательно нужно будет побеседовать с этим совсем уж старым монахом.
Отец Мартиниан так и сказал старцу:
— Собирается ваш игумен вызвать сюда из Москвы одного сербина-святогорца, что приехал к нам для составления житий и перевода священных книг. Хочет упросить его написать житие преподобного Кирилла, дабы прославлялось имя его не только здесь, в обители, но и по всем церквам и монастырям земли Русской.
— Доброе дело затеялось,— кивнул головой инок.— Давно уж надо бы наречь игумена Кирилла на соборе святым. Ты сам старца хорошо знал, тебе с сербином тем и заниматься.
— Да уж рассказывал я ему многое в обители Живоначальной Троицы, где игуменствовал, а он жил,— ответил отец Мартиниан.— Но у тебя, помнится, особый случай...
— Особый,— согласился старец.— Долгими путями, кривыми дорогами, через сатанинские искушения вел меня Господь к правде своей.
— Расскажешь святогорцу о том?
— Рассказать-то могу, только вот не знаю — доживу ли до твоего сербина. Плох я стал. Господь наш зовет меня к Себе. Измучен я, болезнями телесными объят, приближаюсь к кончине моей...
— Буду молиться преподобному старцу Кириллу, чтобы упросил Бога продлить дни твои. Блаженный близко к Спасителю стоит, может, и услышит Господь молитвы его.
— Что Богом определено, и святые Его не изменят,— спокойно сказал старец и неожиданно предложил: — Давай я тебе расскажу про грешную мою жизнь и про спасение мое от преподобного игумена нашего Кирилла.
Отец Мартиниан охотно согласился, хотя и прежде слышал историю этого монаха, доживающего свой век в обители преподобного Кирилла.
Инок Афанасий медленно, шамкая беззубым ртом, начал рассказывать, старательно выговаривая слова, чтобы речь его была понятной.
— В миру звали меня Андреем. Был я молод, горяч и жил неподалеку от пустыни, где поселился преподобный Кирилл. Были это наши земли, мы здесь охотились, рыбу ловили, огороды разводили... И тут вдруг появились монахи из Москвы, устроили обитель, и обитель та росла, расширялась и земли занимала все больше и больше, а князь наш взял ее под свое крыло. Жалко земли крестьянам — живут они с нее. Известно уж было — если монастырь рядом, он все себе заберет. И вот внушил мне сатана дьявольские мысли: возненавидел я старца Кирилла и тех иноков, что поселились с ним, так возненавидел, что готов был как угодно выгнать их с земли нашей... Дьявол же, довольный от того, что пролез в мою грешную душу, стал внушать мне еще более страшные мысли: иди, шепчет, иди ночью и подожги келью старца. Поддался я наущению дьявольскому, пошел ночью, тайно, один. Приблизился к келье старца, соломы набросал и уж готов был поджечь ее, но тут такой страх напал на меня, что не выдержал я и убежал... А дьявол не отступает, наущает, подстегивает меня... На следующую ночь снова пришел я к келье святого. Солому-то старец Кирилл не убрал, я огонь в лесу разжег, пакля на палке полыхала — так я ее к соломе. Та вспыхнула. Я в лес отбежал, смотрю, жду, когда келья загорится. Но огонь на стену не перекинулся, по соломе пробежался, а от стены отскакивал, словно к камню или ко льду прикоснулся. Тут и солома погасла. Побрел я к келье снова, сгреб оставшуюся солому к углу, опять поджег, но и тут ничего не получилось: не загорелись бревна кельи, отталкивали огонь, словно каменные. И повторял я такое бесстыдство несколько ночей. Приходил в разное время: то как стемнеет, то под утро, но ничего не мог поделать. Напал на меня страх и ужас: как это — огонь не берет дерево? Видно, Господь Бог и Пречистая Матерь Его охраняли раба своего, Кирилла блаженного. Да не только его самого, но и труды рук его. Еще больше страха испытал я и познал грех свой, да и убоялся, что нашлет Господь на меня за грехи мои какую ни то беду. Пошел я сам к преподобному с покаянием и, заливаясь слезами, подробно исповедал ему грехи свои. А святой Кирилл, словесами душеспасительными наказав меня, сказал, чтобы впредь не слушал я лукавого вражеского совета... Простил он меня и отпустил с миром. Но прежде помолились мы вместе с ним покровительнице его Пресвятой Деве Марии. Да я-то не столько молился, сколько за старцем наблюдал, за лицом его светлым, по которому катились слезы благодатные и радостные о спасении моем. Ушел я, и с того времени не стало мне покоя. Тянуло меня к отцу Кириллу, и не знал я, чем замолить грех свой, ибо понимал, что простил он меня по доброте своей душевной. А на Страшном-то Суде Господь Бог вспомнит мне все это... И надумал я... Как-то вновь пришел к святому отцу и стал умолять его, чтобы принял к себе в обитель и постриг в иночество... Сомневался преподобный игумен, отговаривал меня: тяжела жизнь монашеская, не все ее выдерживают, лучше жить в миру праведно... Но я сильно просил, и тогда преподобный Кирилл принял меня к себе. Недолго я жил послушником. Видя мои искренние старания, постриг меня преподобный в иноки. Я же, сподобившись иноческого чина, строго выполнял все послушания, каялся в грехах своих и исповедовался братьям моим. А потом принял обет молчания и вышел из него незадолго до кончины старца по его слову.
— Помню я тебя в молчании твоем,— сказал отец Мартиниан, когда инок закончил рассказ.— Буду молить Господа Бога нашего, и Пресвятую Его Матерь, и отца нашего преподобного Кирилла, чтобы продлились дни твои, и чтобы со слов твоих записал серб-афонец все, что можешь рассказать ты о святом игумене и учителе нашем.
Распрощавшись со старцем Афанасием, пошел отец Мартиниан ко гробу преподобного Кирилла. Здесь, у раки святого, по-прежнему висела небольшая икона, написанная еще при жизни преподобного игумена Дионисием Глушицким. И по-прежнему маленький, сухонький, сгорбленный старичок смотрел на приходящих ко гробу своему добрыми умными глазами. Молясь у раки своего учителя аввы Кирилла, отец Мартиниан вспоминал, как ратовал игумен за соблюдение устава, как строго содержал свою братию, не разрешая пререкаться, произносить праздные слова, не веля называть ничего своим. И не замечалось среди иноков никого, кто бы проявлял свою волю и свое мудрование, а все совершалось волею настоятеля, словно Божиим повелением, без прекословия и ропота.
Вспомнил отец Мартиниан, как по молодости и неопытности однажды, выйдя с трапезы, решил пойти к другому брату ради некоей своей потребности. Отец Кирилл увидел его, призвал к себе и спросил: «Куда направляешься?» Инок Мартиниан ответил, что имеет нужду ко брату и из-за этого хотел зайти к нему. Святой же Кирилл мягко покорил его: «Так ли ты хранишь чин монастырский? Не мог ли ты сначала дойти в келью свою и должные молитвы сотворить, а уже потом, если тебе необходимо, пойти ко брату?» Мартиниан, словно усмехнувшись, ответил: «Отче, когда прихожу в келью свою, уже не могу выйти». Святой отец ответил ему: «Так твори всегда; сначала в келью иди, и келья всему доброму тебя научит».
Вспомнил сейчас отец Мартиниан ту свою усмешку — и стыдно ему стало, и на душу словно камень лег. Вот ведь сколько лет прошло, и не помнилось это, и не тревожило. А теперь вдруг опечалилась душа, что обидел тогда доброго и мудрого старца. Не показал тот недовольства своего. Но ведь заметил, точно заметил ту усмешечку любимого ученика. И вот всплыло все-таки нехорошее дело, через столько лет дало себя знать, укололо иглой в сердце, растревожило душу. И с еще большим рвением стал молиться отец Мартиниан блаженному отцу, святому Кириллу, дабы простил ученика своего за все вольные и невольные обиды., за все большие и малые грехи. Горячо просил игумен святого старца не оставлять его своей заботой и вниманием, и сейчас наставлять и учить святой жизни, не лишая мудрого попечения и покровительства.
Потом отец Мартиниан вышел к Сиверскому озеру. Оно тянулось на пять верст, но здесь, почти у самого северного конца его, было не очень широко. Напротив монастыря посреди воды был маленький остров, а на нем — древний крест, водруженный еще преподобным Кириллом. Сколько помнил себя отец Мартиниан — ни разу при ледоломе глыбы льда не восходили на этот островок, а как бы обтекали его. Потому и крест не ломался, стоял так, как поставил его авва Кирилл.
Пребывая на берегу, увидел вдали отец Мартиниан чуть просвечивающую в тумане гору Мауру. Сам преподобный говорил своему ученику, что именно с этой горы узрел он место, указанное ему в видении Богоматерью. Подняться бы сейчас на ту гору, как поднимался в юности, посмотреть сверху на монастырь, как смотрел тогда. Да нет на то ни времени, ни сил: пора, пора в обитель Ферапонтову, пора в земной дом свой, где ждут его иноки. И мыслил про себя Мартиниан, что небольшой монастырь, основанный сподвижником преподобного Кирилла блаженным Ферапонтом, будет его пристанищем в сей жизни до конца дней.
Но еще одно место в монастыре не мог пропустить отец Мартиниан — келью Кирилла на пригорке и крест рядом. Келья была маленькая, с узкой дверью, над которой висел крест, а еще выше, под крышей, находился образ Спасителя. В келье был небольшой колодец со вкусной водой да хранились вещи преподобного: риза старца, сосуды из бересты, котелок, вериги. Висел здесь и образ Богоматери Одигитрии, который Кирилл принес с собой из Москвы.
Про крест же рассказывали иноки, что сам старец сделал его из упавшей ели, которая чуть не задавила его во сне.
Умилился душой отец Мартиниан, прикасаясь к вещам преподобного Кирилла. Здесь висели фелонь и подризник игумена, стоял красный деревянный сосуд с изображением Спаса, Божьей Матери и Иоанна Предтечи, очень похожий на тот, что остался от преподобного Сергия и хранился в Троицкой обители. Над ними совершали преподобные литургию. И овчинный тулуп, и шерстяной колпак, и костыль из орехового дерева, и кожаная котомка — все это, казалось, хранило следы того времени, когда молодой инок Мартиниан слушал в келье наставления игумена, или читал ему, или переписывал книги.

Кирилловский игумен дал отцу Мартиниану лошадь с легкой тележкой на высоких колесах, и два инока оставили обитель на Сиверском озере, чтобы преодолеть последний отрезок пути до Ферапонтова монастыря. Дорога шла сначала около озер, окружавших Кириллов, потом стала углубляться в леса. Пока был Мартиниан недалеко от места своего пострижения, все думалось о преподобном Кирилле, вспоминалась его кончина и печаль осиротевших вдруг иноков. Тогда казалось Мартиниану, будто лучшая и безгрешная часть души его поднялась в выси поднебесные, оставив здесь, на земле, томиться в одиночестве другую свою часть. Окропил инок Мартиниан слезами чистые мощи святого аввы, ибо как не скорбеть о смерти отца своего? Молился он тогда много, больше, чем при старце, поминал его денно и нощно. Казалось, что душа преподобного Кирилла рядом, в монастыре, не покидает своей обители, которой отдал тридцать лет, А потом, когда уже отметили сороковины и отслужили все службы по полному чину, пришла Мартиниану мысль основать свою обитель и там безмолвствовать. Долго скрывал он в себе эту дерзновенную мысль, просил поддержки и защиты у Господа Бога и Его Пречистой Матери. Ушел он из Кирилловой обители, благословясь у гроба преподобного игумена. Ушел в далекий безлюдный край на озеро Вожь. Увидел большой остров вдали от берега, попросил местных рыбаков перевезти туда бедного инока, обосновался в этом уединенном месте и стал жить там, месяцами не видя людей, ни с кем не общаясь, лишь со зверями да птицами. Да еще с деревьями, что шептали вместе с ним ночами тихие молитвы во славу Божию или гудели гневно, если Господь сердился на людей за грехи их.
Однако вскоре пришли к нему иноки, попросились жить, чтобы вместе спасаться. Не смог оттолкнуть их Мартиниан, ибо еще в Евангелии от Иоанна сказано словами Господними: «Приходящего ко Мне не изгоню». Поставили храм во имя Преображения Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, освятили его, украсили иконами и книгами по церковному чину и пение в нем устроили, как положено инокам.
Однажды вздумалось отцу Мартиниану пойти в Ферапонтов монастырь помолиться Пресвятой Богородице в великий праздник Рождества Ее, что отмечается 8 сентября. Да вздумалось это не случайно: увидел Мартиниан себя во сне перед иконой Рождества Пресвятой Девы, увидел служащим священником перед этим образом, а когда проснулся, не мог понять: к чему бы это? Храм в Кирилловой обители был освящен в честь Успения Богоматери, храм в обители на озере Воже — в честь Преображения Господня. Вспомнилось, что церковь в честь Рождества Богородицы находится в Ферапонтове монастыре, вот и направился туда отец Мартиниан, положившись на волю Господню.
Пришел в Ферапонтово, молился в храме, долго стоял у местной, праздничной иконы Рождества Богородицы и просил Царицу Небесную очистить его душу от соблазнов и скверны и оградить от искушений сатаны, если это он наслал грешные помыслы.
Но игумен ферапонтовский и братия стали просить отца Мартиниана, чтобы он остался с ними и жил здесь, ибо знали они, что был Мартиниан любимым учеником преподобного Кирилла, что покойный старец выделял его среди других и называл искусным иноком.
Отец Мартиниан был тронут истинной верой и любовью к нему, недостойному, монахов из Ферапонтова. Сказал он им тогда: «Если Господь Бог изволит и Пречистая Дева не оттолкнет меня, грешного, то буду жить с вами. Что Бог даст — увидим». Ушел он тогда в свою пустынь с растревоженным сердцем, и жил среди иноков на Вожь-озере не в том безмятежном покое, в котором душа его пребывала ранее, а в тревожном ожидании нового свершения. Только боялся он, что соблазн идет от сатаны, и просил в молитвах своих Господа открыть ему, недостойному, истинное желание небесных сил.
Монастырь на острове креп, иноки утверждались в вере и монашеском житии, и чувствовал отец Мартиниан, что уже может оставить их. И вот однажды летом, когда не небо вдруг набежали быстрые тучи и пошел дождь, сел застигнутый вне монастыря игумен под липу и поднял свой взор к небесам. Молился он постоянно, и в этот раз обратился к Господу и Его Пресвятой Матери с просьбой утвердить недостойного раба своего в его помышлении, дать знак, что желание грешного инока совпадает с промыслом Божиим. И получил, получил Мартиниан этот знак.
Вдали, там, где находился Ферапонтов монастырь, вспыхнула на расчистившееся небе радуга, выгнулась цветной дугой, всколыхнула ликованием душу. Так неожиданна, так прекрасна была она, что встал отец Мартиниан на колени, осенил себя широким крестом и вслух поблагодарил Господа и Царицу Небесную, что услышали его моления и откликнулись на них. Потом пал ниц, касаясь лбом сырой прохладной земли, и так долго лежал, будто недвижимый камень, прощаясь с островом на Воже-озере.
Оставил Мартиниан монастырь, наказал инокам заботиться о церкви, избрать себе нового игумена и ввести монастырский общежительный устав. Сам ушел в Ферапонтову обитель, обрадовав тамошних обитателей. Ждали его здесь, помня обещание вернуться, и встречали так, словно принес он с собой частицу благодати Божией.
Стал Мартиниан с усердием и прилежанием трудиться вместе с братией. Знал он хорошо службы и устав монастырский, читал много святых книг и переписывал их, обучая этому искусству специально приставленного к нему молодого монаха.
Вскоре настоятель монастыря оставил свое игуменство. И стала братия просить отца Мартиниана, чтобы взял он этот крест на себя. Мартиниан отказывался: «Недостоин я, и дело это выше моих сил, ведь всякая власть великую беду душе наносит. Я человек немощный и слабый...»
Еще прошло время, братия страдала без настоятеля, и сам Мартиниан видел, что невозможно инокам без игумена. Когда же снова стали умолять его и молили еще дольше, чем в первый раз, показывая свою любовь и обещая послушание, согласился отец Мартиниан возглавить обитель. А перед тем велел он оставить его в храме Рождества Богородицы одного на ночь, и молился там все это время, и в молении опять просил Господа и Царицу Небесную утвердить его в столь важном решении. Легко и спокойно прошла эта ночь. Только потрескивание свечей да тихие молитвы самого Мартиниана нарушали церковную тишину. Когда заалело небо на востоке, дружный хор птиц восславил восход светила, и братия пришла в храм на утреннюю службу, встал отец Мартиниан перед всеми на колени и сказал, что готов стать их настоятелем. Нарекли его игуменом Пречистой Богородицы Ферапонтова монастыря, и внук великого Дмитрия Донского князь Михаил Андреевич Верейский, владевший Белозерским уделом, возлюбил блаженного Мартиниана и утвердил его игуменом, дав о том грамоту и обещая всячески заботиться об обители. Стал Мартиниан управлять обителью, помня слова Священного Писания: «Кому дано будет много, много и взыщется с него».

Выехали из леса на простор — и сразу стал виден монастырь, весь деревянный, тепло желтеющий в лучах склоняющегося к заходу солнца. Открылось и Бородавское озеро с пышно заросшими берегами и красивым изгибом, от которого так душеприятно смотреть на монастырь. Отец Мартиниан с иноком Галактионом спешились и отпустили коляску в Кириллов. По тропе, знакомой еще с давних времен игуменства, пошли монахи к берегу.
Лес здесь был заросший, буреломный, нечищеный. Набежала легкая тучка, окропила зелень крупным веселым дождем. Иноки переждали короткий летний ливень под елью, а когда вышли к берегу и посмотрели вперед, на обитель, оба ахнули от удивления. Яркая, разноцветная полоса от радуги стояла прямо над монастырем. Не была она выгнута дугой, не охватывала полнеба, а ровно и спокойно сияла над монастырскими главами и крестами, переходя из цвета в цвет, от красного до фиолетового.
И возликовала душа отца Мартиниана, как ликовала она на Воже-озере, когда получил он знак свыше идти в Ферапонтову обитель. И понял, понял этот новый знак отец Мартиниан! Понял, что здесь его место до самой кончины, понял, что именно здесь нужен он Господу, здесь место его земного служения, и, дай Бог, именно в этой обители будет лежать его тело после смерти.
Воздел старец руки к небу и возгласил древний псалом царя-пророка Давида, а инок Галактион вторил ему тонким голосом:
— Славлю Тебя всем сердцем моим, пред богами пою Тебе. Поклоняюсь пред святым храмом Твоим и славлю имя Твое за милость Твою и за истину Твою... В день, когда я воззвал, Ты услышал меня, вселил в душу мою бодрость. Прославляют Тебя, Господи, все цари земные, когда услышат слова уст Твоих, и воспоют пути Господни, ибо велика слава Господня... Высок Господь, и смиренного видит, и гордого узнает издали. Если я пойду посреди напастей, Ты оживишь меня, прострешь на ярость врагов моих руку Твою, и спасет меня десница Твоя. Господь совершит за меня! Милость Твоя, Господи, вовек, дел рук Твоих не оставляй.

[Крошка Ру]

СНОВА НА СЕВЕРЕ
(Из «Жития преподобного Мартиниана Белозерского», написанного в XVI веке)

«Когда блаженный Мартиниан пришел в обитель Пречистой Богородицы, Ферапонтов монастырь, игумен и вся братия, узнав об этом, с великой радостью встретили святого и приняли его как отца истинного... Он же всех любезно целовал, дарами и благословением одарил. И была радость великая для братии, что вернулся святой. И устроили праздник в честь его возвращения. Игумен же, как отец, передал ему игуменство и отступил от места своего и попечение все с Богом возложил на него, как на пастыря великого, и назвал его кормчим и наставником душ ко спасению.
Вскоре игумен и вся братия стали умолять святого, чтобы он взял заботу об обители Пречистой Богородицы. Блаженный, видя их веру и расположенность к нему, отвечал им со смирением: «Я, братие и отцы, недостоин такое попечение взять на себя. Ведь потому и ушел из обители Сергеева монастыря, чтобы плакаться о грехах своих, покой обрести и безмолвие на старости лет». Игумен и братия упрашивали его. Блаженный отвечал им с умилением: «Если Господь Бог и Пречистая Его Богоматерь и любовь ваша позволит, то я ради послушания готов умереть в обители Пречистой за брата моего и господина, блаженного Ферапонта». Игумен же и братия пали на колени и поклонились ему, благодаря, что послушал их и согласился заботиться о монастыре. И так блаженный потрудился и подвиги явил в старости, что все удивились прилежанию его и усердию. Как от сокровища черпал из недр своих — то из устава Кириллова монастыря, то из устава Живо-начальной Троицы Сергеева монастыря...
Все бывало: игумен и братия обители той, как к некоему кладезю неисчерпаемому приходили за полезными советами... Также и о телесных заботах советы, и указания о нуждах монастырских — все получали от преподобного Мартиниана до последних дней его жизни и отшествия к Богу души его.
Знаю и верного свидетеля праведной жизни преподобного и блаженного отца Мартиниана. Это священноинок Святой горы Пахомий Серб, творец житиям преподобных Сергия и Кирилла, так писавший: «Когда я пришел в обитель святого Кирилла, то встретил там настоятеля того монастыря, по имени Кассиан, достойного зваться игуменом, мужа, за многие годы в постнических трудах состарившегося. Он мне много рассказывал, что написать о святом Кирилле, потому что большую веру имел к святому и своими глазами видел блаженного, и о многих чудесах, сотворенных им, рассказывал. Нашел я там и многих других учеников его, как столпов непоколебимых, пребывающих в истине, много лет проживших со святым, в посте и молитвах и в бдениях безмолвствуя. Видя, как отец их подвизался, так и они старались исполнять. Видя праведный образ их жития, расспросил я их о святом, хотя уже было написано о добродетелях Кирилла. Начали они рассказывать о жизни блаженного и о чудесах, творимых им,— эти, и другие, подобные, и по частям были поведаны деяния святого». А как встретил Пахомий блаженного Мартиниана, то записал: «Я слышал от достовернейшего очевидца жизни преподобного Кирилла, от самого ученика Кирилла по имени Мартиниан, бывшего игумена тезоименитого монастыря, Сергеевым называемого, с малых лет жившего со святым и много знавшего о нем. Он все по порядку рассказывал о преподобном, и со его слов я стал писать о жизни преподобного. Отцом ему был Кирилл. Видя, что Мартиниан был искренним его учеником, очень верил Богу и исполнен желания стать добродетельным, святой не пренебрег им, ничего не скрыл, но как чадолюбивый отец все поведал и открыл сыну своему». Рассказавший это Пахомий, приехав и встретив блаженного Мартиниана, получил правдивые сведения и поделился с нами.
Мы же вернемся к повествованию о приснопамятном отце Мартиниане. Не приукрашивая говорю и не ради похвалы: не нуждаются святые ни в наших похвалах, ни в словесных украшениях, потому что предостаточно им небесной красоты и наслаждения пребывать с Богом и лицезреть Его...
Знаю я, что многие отцы и братья, ученики его, были прозорливы, многие Божьей благодати исполнены и райской пищи сподобились. И вот что я расскажу об их жизни, чтобы ты поверил. Один брат, ученик блаженного Мартиниана по имени Галактион, носивший его из-за старости и многих недугов на соборное пение, пришел однажды с братией в новую трапезную. Братия же стала хвалить ее, что мол, хороша и очень красива. Ой же, будто юродивый, так сказал: «Хороша, хороша, да недолговечна». Они же не придали этому значения, ведь считали его юродивым. А он оказался мудрым! На другой день загорелась келья одного брата, огонь охватил и другие кельи. И ничего нельзя было спасти из них. Иоасаф, бывший владыка ростовской земли, стал горевать о какой-то вещи, отложенной для монастырского строения. Юродивый же, подойдя, начал ему пенять, говоря: «Что делаешь, отче? Бога прогневишь, скорбя». А он ему: «Я, брат, не ради себя удержал, а ради нужды монастырской». Галактион сказал: «Коли так говоришь, то где, в каком месте лежит сокровище это?» Он же указал ему место в келье. Блаженный юродивый отошел, устремился к келье и вытащил сокровище. Принес, поставил его перед владыкой Иоасафом, говоря: «Вот, не тужи, о худом деле скорбишь». Братия удивилась и прославила Бога о непостыдном дерзновении брата. А те кельи охватил огонь, и трапезную тоже уничтожил до основания. Люди сбежались быстро и начали звонницу рубить, чтобы не сгорели колокола. Он же, приснопамятный, прибежал, оттолкнул людей, говоря: «Этому не гореть»,— встал у звонницы. Огонь же совсем не коснулся ни его, ни одного строения вокруг него. И сбылось пророчество брата Галактиона, поистине дивного.
Все службы исполнял он с братией весьма старательно, покоя телесного особенно не требовал, а на соборном пении дольше всех находился. Увидев это и рассудив, блаженный Мартиниан благословил его на чудное и блаженное дело.
Предвидел он свое преставление за много дней. Пришел его навестить один брат, собеседник преподобного, постриженник Симонова монастыря (он просфоры пек). И начал скорбеть о том, что заболел блаженный. А тот ему отвечал: «Не скорби, брат, обо мне. Я хочу от вас уйти, в восьмой же день и ты уйдешь за мной». Брат Савва (таково было его имя), недоумевая, передал братии эти слова. И преставился блаженный к Богу. Разболелся и брат Савва, а на восьмой день отошла его душа от тела, как и пророчествовал юродивый тот блаженный.
И много иных знаю чудес. Поведал мне другой брат, ныне старец, бывший игуменом более тридцати лет. «Впал,— говорит,— я однажды в уныние, хотел уйти из обители Пречистой. Учитель же мой сел на пороге у кельи и говорит мне: «Что это ты, брат, задумал? Врага слушаешь, не можешь избежать его козней. Если нас оставишь, от тех же сетей и лукавства нигде не сможешь уйти». Я же, слушая старца, Удивился прозорливости его, потому что все мои сердечные помыслы перед лицом моим явил. Знаю пророчества и других братьев, да время велит мне сократить. Об этом мы рассказывать закончим и вернемся к нашему повествованию.
Блаженный же Мартиниан, как говорилось, хорошо послужил Богу. Видит он, что старость уже стала приближаться да частые недуги одолевают. Ничего не ожидал, кроме смерти и последнего часа. Но имея усердие, веру и желание неуклонно служить Богу, до самых последних дней не отступал от соборного пения, о келейном правиле что и говорить! Также и постился, наученный отцом своим, преподобным Кириллом. На соборное пение братиею был возим, а иногда его под руки поддерживали из-за старости и немощи многой...
Видит блаженный, что совсем изнемог от старости и к концу приближается, призывает к себе всех, с кем служил Богу в этой обители. И перед всеми игумену завешает предание и чин обители той хранить, и чтобы никто чин и устав монастырский не нарушал. «Как нами,— говорил,— заведено в обители, свидетели тому Бог и Пречистая Богородица, и как видите у нас, отцы и братия, так и творите. Да будет с вами Божия любовь и милость Пресвятой Богородицы». Благословение и прощение преподав игумену и братии, также и у них взяв, последнее целование Пречистого Тела и честной Крови Христа, Бога нашего, совершив в последние дни причастился. Жил в чернечестве более семидесяти лет преподобный и преблаженный отец наш Мартиниан. И преставился к Богу он в воскресенье, в год 1483, 12 января, в старости глубокой в совершенном образе. И ушел к отцам своим в жизнь вечную».